При дворе герцогов Бургундских. История, политика, культура XV века - стр. 61

. Шатлен и Базен в этом видят один из главных пороков герцога[443]. Оливье де Ла Марш отмечает, что уже в молодости проявились черты будущей безрассудности герцога, который ради подвига готов был пойти против мнения опытных капитанов и только страх перед отцом заставлял его одуматься[444]. Молине же и вовсе возлагает ответственность на безрассудного герцога за все неудачи, постигшие его у Брансона, Муртена и Нанси[445]. Именно поражения от противников и крушение Бургундского государства способствовали трансформации прозвища Карла Смелого от «Hardi» к «Temeraire» или «Temerarious»[446]. Пожалуй, первым из хронистов, кто употребил слово «temerite» или латинское «temeritas» по отношению к Карлу, стал Тома Базен (в посвященной герцогу части «Истории Людовика XI»)[447]. Описывая неудачи Карла в последних сражениях и ссылаясь на Светония, Базен отмечает, что больше всего в предводителе заслуживает порицания его безрассудство или опрометчивость (temeritas)[448]. Впоследствии именно французское «le Temeraire» закрепилось за Карлом Смелым[449].

Наконец, еще одним государем, прозвища которого стоит рассмотреть в данной работе, является французский король Людовик XI. В отношении него бургундские авторы не скупятся на нелицеприятные эпитеты и прозвища. Это и Антихрист, и человек-зверь, человек-не человек, лис, сирена, наконец, вселенский паук. Тем не менее бургундская позиция не всегда была столь однозначной. Поначалу, как казалось, ничто в лице дофина, будущего Людовика XI, бежавшего от отца ко двору Филиппа Доброго, не угрожало Бургундскому дому. Напротив, с ним связывали большие надежды на восстановление влияния герцогов Бургундских в королевстве и при дворе. Однако Карл VII, хорошо зная сына, отметил, что Филипп

Добрый «кормит лису, которая съест его кур»[450]. Эти слова оказались пророческими. Став королем, Людовик начал проводить политику в духе своего отца, которая в конечном итоге привела к ухудшению отношений с Бургундским государством. Действия короля сразу же были восприняты при бургундском дворе как неблагодарность за предоставленную помощь во время ссоры с отцом[451]. Он, обращается Шатлен к Карлу Смелому, тебе «воздал злом за добро, ненавистью за любовь, угрозой за службу»[452]. Бургундская сторона пыталась открыто использовать аргумент поддержки дофина в трудную минуту для достижения своих целей и в качестве средства для поддержания своего особого статуса. В ответ на попытку короля взимать налоги с Бургундии послы герцога не преминули напомнить об этом. Жак дю Клерк передает нам диалог короля и посланника Филиппа Доброго Антуана де Круа. «Что это за человек, герцог Бургундский: он что, другой или сделан из другого материала, чем остальные принцы и сеньоры королевства и других государств?» – спрашивает король. На что Антуан де Круа ответил: Филипп Добрый – единственный принц королевства, который осмелился поддержать дофина в трудную минуту[453]. Разумеется, последовала негативная реакция Людовика XI. В знаменитой речи 1473 г. канцлер Гийом Югоне также уподобляет короля лису (regnart), который действует хитростью и обманом, не желая открыто сразиться с противником. В частности, канцлер возлагает на него вину за ссору Филиппа Доброго с сыном[454]