При дворе герцогов Бургундских. История, политика, культура XV века - стр. 58

, мотивируя это тем, что канцлер слишком заботился о земном благополучии, забыв о тщете всего мирского.

Добродетели храбрости соответствуют Гектор и Филипп Храбрый. Оба персонажа заслужили в бургундской литературе только положительные отклики. Последний был дедом Филиппа Доброго и благодаря своему поведению в битве при Пуатье, а затем в английском плену заслужил это прозвище[418]. Следующая добродетель олицетворяется королем Артуром, а также Корнилием, бастардом Филиппа Доброго, и рыцарем Жаком де Лаленом (оба погибли во время войны с Гентом 1452-1453 гг.). Эталоном щедрого государя выступают у Молине Александр Македонский и невестка Филиппа Доброго Изабелла Бурбонская, графиня де Шароле (вторая супруга Карла Смелого), справедливого – Карл Великий, сострадательного – Давид. Людовик IX Святой и герцог Годфруа Бульонский олицетворяют «нищету духа», демонстрируя, что и они, и Филипп Добрый довольствовались тем, что имели, не желая никаких земных благ более, а также прикладывали усилия для освобождения Святой земли. Истине соответствовали Иуда Маккавей и Гедеон, исключительности благодати – Иисус Навин. Все представленные исторические и библейские персонажи имели непосредственное отношение к официальной бургундской пропаганде. Цезарь, как было отмечено выше, воплощал политические амбиции герцога, направленные на достижение автономии от Французского королевства. Этой же цели служил и образ Карла Великого, к которому возводили свою родословную герцоги, в частности через генеалогию герцогов Брабантских. Не отказываясь от родственной связи с Капетингами, герцоги, а вслед за ними и бургундские интеллектуалы использовали и фигуру святого короля для обоснования своей политики, например, крестоносных амбиций Филиппа Доброго. Сравнения с библейскими персонажами должны были, видимо, указывать на особую благодать, полученную герцогами от Бога. Не случайно одним из покровителей ордена Золотого руна был избран Гедеон.

Герцога сравнивали не только с древними героями, но и с современниками, даже с его родственниками, прославившимися своими благодеяниями. Пример Филиппа Храброго, основателя герцогской династии Валуа, чрезвычайно показателен. Этот герцог не только заслужил от современников и потомков прозвище «Храбрый», но и сумел не запятнать свою репутацию каким-либо неблаговидным поступком. Чего нельзя сказать о его сыне и отце Филиппа Доброго Жане Бесстрашном. Если в отношении к Филиппу Храброму все бургундские авторы солидарны, то его сын, точнее его поступки, вызывают противоречивые мнения. В первую очередь речь идет об убийстве герцога Людовика Орлеанского и последовавших за ним событиях. Шатлен, например, дает весьма критичную оценку этому герцогу[419]. Вполне вероятно, поэтому, даже несмотря на прозвище «Бесстрашный» – а в апологетической бургундской литературе доказывался вынужденный характер убийства, – Жан не мог служить эталоном храбрости для Молине. Упоминание канцлера Ролена, погибших в боях с гентцами Корнилия, а также Жака де Лалена, который считался идеальным рыцарем в бургундской литературе, Изабеллы Бурбонской, по всей видимости, должно было показать читателю, что герцог Филипп Добрый был окружен добродетельными людьми, будь то советники или родственники, что являлось важнейшей характеристикой добродетельного государя.