Преступник номер один. Уинстон Черчилль перед судом Истории - стр. 63
Потому что к концу 1930-х годов все от простого солдата до короля в Соединенном Королевстве уже знали, как «Отче наш»: война – это Черчилль, Черчилль – это война. Не как лидер победившей на выборах партии, а как лидер «надпартийной партии войны», как человек, известный своей непоколебимой решимостью воевать до конца, занял Черчилль высший пост в государстве военного времени.
Но таким Черчилль был не всегда. Поведение его в отношении Германии менялось в течение всего предвоенного десятилетия.
В самом начале 1930-х годов Черчилль еще довольно индифферентен, хотя уже начинает выражать свою обеспокоенность положением евреев в Германии. Он внимательно отслеживает рост антисемитских настроений в этой стране, его беспокоит возможность возвышения Гитлера, о взглядах которого он достаточно наслышан. Черчилль даже хотел встретиться с Гитлером и пытался эту встречу организовать через Эрнста Ханфштенгеля, которому пенял на гитлеровский антисемитизм. Он самонадеянно думал при встрече изменить образ мысли фюрера, призвать его не обижать евреев. Но Гитлер пренебрег Черчиллем, не захотел и не стал встречаться. Эта попытка повлиять на немецкого лидера, укротить его антисемитизм сорвалась осенью 1932 года.
В январе 1933 года Гитлер стал канцлером Германии. В марте был издан нацистский манифест, который предписывал местным организациям партии по всей Германии «проводить антисемитскую пропаганду среди населения». А уже в апреле 1933-го, после первого запрета на профессии в Германии, направленного против евреев, Черчилль произносит в палате общин речь, которая стала заметной вехой для нашего исследования.
Черчилль подчеркнул в своей речи, в частности, – и нам важно это отметить, – что не только «военные и агрессивные проявления в Германии, но также те преследования евреев, о которых говорили многие почтенные члены палаты, привлекают внимание каждого, кто чувствует, что мужчины и женщины имеют право жить там, где они родились, и имеют право вести образ жизни, ранее гарантированный им законами страны их рождения».
Надо отдать должное предусмотрительности Черчилля, который уже тогда заглядывал далеко вперед, выдавая главную суть своей обеспокоенности: «Есть опасность, что отвратительные условия, господствующие теперь в Германии, путем завоевания распространятся на Польшу, и новые преследования и погромы начнутся на новой территории». Эту обеспокоенность Черчилля судьбой польских евреев задолго до захвата Польши следует отметить и запомнить.
Как пишет Гилберт, «нацистов, старательно заигрывавших с общественным мнением Запада, разозлила речь Черчилля, особенно та ее часть, в которой он резко осуждал антиеврейские действия фашистов. 19 апреля корреспондент «Бирмингем пост» сообщал из Берлина: «Сегодняшние газеты полны резких предупреждений по отношению к Англии. Один газетный заголовок упрекал Черчилля в «бесстыдстве»» (129).
Так началась история нового, после Палестины, треугольника: «Гитлер (и Германия) – евреи – Черчилль (и Англия)», – развитие которой стало стержнем истории всего мира тех лет. Ибо с этого момента Черчилль развязывает безудержную антигитлеровскую кампанию, сжигая все мосты. И при этом ратует за перевооружение Великобритании, как бы проча, накликая в будущем военное столкновение с немецким государством. Таким стал лейтмотив его выступлений на всю предвоенную перспективу. Начав свою персональную войну с Гитлером и Германией, он отныне бил и бил в одну точку. Причем, как мы видим, война сразу приобрела сугубо личный характер с обеих сторон. И это обстоятельство стало пагубным для всего мира. Потому что свою персональную войну Черчилль всеми силами стремился превратить во всеобщую. Мировую. И превратил.