Преступление графа Невиля. Рике с Хохолком - стр. 18

– Во мне нет ничего от Дон Жуана.

– Я не это имела в виду. Ты такой со всеми: ты покоряешь. Это прекрасно, ты не пытаешься добиться чего бы то ни было: ты покоряешь единственно ради удовольствия создать у человека впечатление, что он заслуживает всех этих усилий. Ты великодушный покоритель. Я с детства видела тебя в деле и, естественно, кое-что переняла. Беда в том, что человечество не благородно, и я употребляю этот эпитет не в смысле происхождения. В наши дни, в реальном мире, который уже не твой, папа, когда двенадцатилетняя девчонка применяет, сама того не ведая, это искусство покорения, унаследованное от чересчур куртуазного отца, это толкуется превратно и не может остаться без последствий.

– Я слушаю тебя.

– В такие моменты в американских фильмах героиня говорит – и она права: «You don’t want to know»[10].

– Ты меня раздражаешь твоими грошовыми цитатами.

– Ты прав, я и сама себя раздражаю. Если бы ты знал, как я себе обрыдла!

– Что ж, изменись. В твоем возрасте еще можно измениться.

– Клянусь тебе, я пыталась. Сколько лет я читала и перечитывала лучшие книги, классиков и современников, в надежде обрести чудесный выход. Я нашла много чудес, но ничто меня не тронуло. Все время эта ледяная стена между мной и мной. Как бы мне хотелось ее пробить.

– Чтение не поможет измениться. Надо жить.

– Какую жизнь ты уготовил мне, папа? Такие же вечера, как те, на которые ходят Орест и Электра, где у меня не будет ни их красоты, ни их грации. Да и все равно танцульки мне неинтересны. Как и брак, тем более с одним из этих хлыщей! Мир иногда разумно устроен.

– Ты умница, поступишь в университет.

– С какой целью?

– Чтобы получить интересную профессию.

– Когда тебя ничто не трогает, что может быть интересно?

– Чего ты хочешь? О чем мечтаешь?

– Я ни о чем не мечтаю и ничего не хочу, только чтобы это кончилось. Этого я хочу всей душой.

– Кто тебе сказал, что смерть – это хорошо?

– Этого я не знаю. По крайней мере, это нечто другое.

– Может быть. А может, то же самое.

– Говори сколько хочешь, папа, ты ничего не можешь поделать. Ты убьешь меня, да или нет?

– Убить тебя? Никогда. Я твой отец и люблю тебя.

– Агамемнон был отцом Ифигении и любил ее. Однако же он ее убил.

– Как ты знаешь, я не назвал тебя Ифигенией. Делай выводы.

– Надо думать, когда даешь своим старшим имена Орест и Электра, импульс так силен, что, как бы ты ни назвал третью, машина судьбы запускается.

– Черт-те что. Никаких таких импульсов я не чувствую.

– Судьба действует, даже если ты не чувствуешь этого.

– Нет никакой судьбы.

– Почему же тогда ты веришь в предсказание мадам Портандюэр? Так веришь, что идешь у нее на поводу, ищешь идеальную жертву среди своих гостей! Ты погубишь себя, папа. Эврар высказался категорично, ты не можешь замыслить убийство гостя, каким бы одиозным он ни был. Что ты будешь делать?

– Не знаю. Тебя это не касается.

– Нет, касается. Я тоже не сплю уже две ночи. Я рассмотрела все возможности. Поверь мне, нет другого выхода, кроме того, что я преподнесла тебе на блюдечке.

– Я отказываюсь.

– Я следую твоей логике, папа, логике прецедентов. Довольно странная, впрочем, логика, но она твоя. Не надо звонить Эврару, чтобы узнать, был ли прецедент детоубийства в среде знати. Я сама тебе скажу: был – Агамемнон и Ифигения. Очень хорошая семья, ты сам всегда это говорил.