Препараторы. Зов ястреба - стр. 13
– Сорта, мы были детьми. – Он потянул на себя мышцу, и тёмная кровь упругими толчками полилась на снег. – Это было давно.
– Это не имеет срока давности.
– Смотрю, кое-кто так и не научился отпускать…
– Зато ты научился этому за нас двоих.
Унельм вздохнул, и его защитные очки затуманились сильнее.
– Я не ругаться пришёл. – Он понизил голос ещё сильнее, и мне пришлось придвинуться ближе. Теперь наши головы почти соприкасались, и Унельм, как и я, то и дело поглядывал по сторонам.
– Неужели мы подобрались к сути?
– Подобрались, и это несмотря на твои постоянные колкости. Сорта… Мне не по себе.
На мгновение даже визжание пил, кажется, зазвучало слабее. Унельм Гарт, самоуверенный и самодовольный, дерзкий на язык, обожаемый одной половиной Ильмора и раздражающий другую… Говорил, что ему не по себе, и не кому-то – мне.
Значит, дело и вправду было плохо.
– И чего ты ждёшь от меня? Утешений? Помощи?
– Мы уже не дети, Хальсон. И ты не моя старшая сестра – я думал, тебе младших и так хватает.
Мне удалось задеть его, но никакой радости я не почувствовала.
– Тогда чего ты хочешь?
– Заключить договор. – Унельм аккуратно отделил ещё одну мышцу от лапы хаара, не обращая внимания, как когти судорожно взрывают снег. – Мы двое едем туда, где никого не знаем. Все эти годы у нас была общая тайна…
– В Химмельборге она перестанет иметь значение.
– Да. Но разве ты не чувствуешь то же, что и я? Мы связаны, Хальсон. Он связывает нас, нравится тебе это или нет. Мы никуда от него не денемся. Нас всегда было трое, со дня, когда мы все научились говорить – и выбрали говорить друг с другом. Трое нас и останется.
Я немного помолчала – не потому, что не знала, что сказать, а потому что говорить было бы слишком больно.
– Что за договор?
– Давай будем помогать друг другу, – просто сказал он, и глаза под очками казались бесстрастными. – Мы земляки, и в детстве, долго… Мы были друзьями. Я знаю, что ты злишься на меня…
«Злишься на себя».
– …Но другим там тем более не будет до нас дела.
Хаар смотрел на меня с мёрзлой земли, и в его ни живых, ни мёртвых глазах застыли мерцающими льдинками капли слёз. Плачут ли снитиры, грустят, радуются? Насколько они умны на самом деле?
Лучше не знать.
– Мы не сможем снова стать друзьями, Ульм. – Его детское, старое, ласковое имя вырвалось само.
«Ульм! Иде! Вас домой зовут!»
– Я на это и не надеялся. Но чтобы спасать друг друга, друзьями быть необязательно.
«Зато можно быть друзьями – и не суметь спасти».
– Ладно, по рукам. – Я протянула ему руку в перчатке, перепачканной слизью и кровью, и он её пожал. Это был первый раз за годы, когда мы коснулись друг друга, – при том, что наши отцы продолжали сидеть у кого-то на кухне за пивом и табаком каждые выходные, лишь изредка переговариваясь, а чаще просто глядя за окно, на белое сияние Стужи над тёмной линией теплиц и городских крыш у самого горизонта.
– Вот и хорошо. Торжественно обещаю не злоупотреблять твоей помощью – и не слишком открыто радоваться, когда тебе понадоблюсь.
В этом весь Унельм. Я не успела ответить ему, потому что он легко поднялся с колен, сжимая в кулаке пучок хаарьих мышц. Говорить с ним громко мне не хотелось – кто-то, неузнаваемый в защите, проходил мимо.
– Зайди к госпоже Торре, Сорта, – сказал он, уходя. – Ты сама знаешь, что это нужно сделать.