Прелюдия к большой войне - стр. 4
На вопрос Николай не ответил.
– Ты-то, Владимир Анатольевич, сильнее меня перепугался, смотрю. Лицо бледное.
– Перепугаешься тут. Мне ваши матушка и батюшка поручили за вами присматривать и оберегать, а тут такое дело. Случись самое страшное – мне после этого и жизнь в тягость была бы. Сердце все никак не успокоится. Из груди прямо вырывается. Но думаю, нам пора домой возвращаться. Наездились по этим заграницам. Ничего тут дельного нет. Опять же, вам, ваше высочество, надо в церемонии закладки первого камня Транссибирской магистрали участвовать. Дело это важное, государственное и ждать не может, а то мы так дорогу и не начнем никогда строить. Поехали во Владивосток прямо отсюда? Ну, зачем нам это Токио? Насмотрелись уж всяких чудес. Как думаете, сильно микадо рассердится, узнав, что здесь произошло?
– Думаю, что он больше рассердится, когда узнает, что я к нему не поеду и визит вежливости совершать не буду.
– Да и пусть. Больно надо. Думаете, обиду затаит и припоминать будет? Азиаты, они такие коварные, обиды никогда не забывают. Но замечу, что подданный микадо нанес нашей империи смертельное оскорбление. Куда делась, кстати, эта скотина? Георгий, не знаешь?
– Полицейские его увели, пока вы в доме были, – сказал Георгий.
– Эх, жалко, – загрустил князь. – Кровь за кровь! – мстительно прошипел он. – Его надо было тут же зарубить. Нас бы никто и не упрекнул. Самооборона.
– Успокойся, Владимир Анатольевич, – похлопал его по плечу Николай. – Но Япония еще покажет себя, – задумчиво добавил он. – Мне кажется, что она не даст нам спокойно жить на Дальнем Востоке.
Казалось, что весь Отсу высыпал на улицы, и людей теперь на пути экипажа цесаревича было гораздо больше, чем еще получасом ранее. Рикша бежал легкой трусцой. На лице его была улыбка. Признаться, Николай стеснялся ехать в таком экипаже, чувствовал себя каким-то рабовладельцем и поначалу немного краснел, но для японцев такая жестокая эксплуатация одного человека другим была чем-то естественным.
Люди падали на колени, как только к ним приближалась коляска с цесаревичем, утыкали лица в землю и начинали бить поклоны, прося о прощении. Зла на этих людей Николай не держал, улыбаться им – не улыбался, а держался как-то равнодушно, будто и не стряслось ничего.
Встреча с микадо Мейдзи все же состоялась, уже в Кобе, куда японский император примчался, чтобы загладить инцидент. Испугался он, что ли, что, узнав о покушении на цесаревича, император Александр III пришлет к берегам Японии свой броненосный флот и превратит все портовые города в груду дымящихся развалин?
Микадо говорил Николаю какие-то цветастые фразы, такие же красивые и легкие, как рисунки на японских тканях, как цветение сакуры, но цесаревич вдруг понял, что микадо недоволен, что это покушение не удалось. Он точно мысли микадо уловил.
«Я читаю его мысли! – ошеломленно понял Николай. – Микадо приехал сюда не прощения просить. Он со мной знакомится. Изучает меня. Изучает, как… будущего соперника. И… он боится меня!»
– Мы сурово накажем преступника, – сказал микадо на прощание.
«Дайте его нам, и мы избавим вас от этой головной боли».
Николай вслух об этом не сказал, но микадо итак все понял по выражению на лице цесаревича. Тот ведь знал, что японцы своего подданного в чужие руки не отдадут ни за что. Это правильно. Николай тоже не отдал бы в чужие руки кого-то из своих провинившихся соотечественников. Да и перед микадо тот самурай вовсе не провинился, а напротив.