Предательство Тристана - стр. 15

в том, как нацисты указывали на то, что они здесь присутствуют. Вроде белой надписи «FRONTBUCHHANDLUNG», торопливо приляпанной поверх гравированной вывески книжного магазина. Все эти белые тряпки, как бы велики они ни были, можно было содрать в одно мгновение. Создавалось впечатление, что немцы опасаются поцарапать свой новый драгоценный камень. Когда они впервые попытались поднять флаг со свастикой на Эйфелевой башне, ветер сразу же разорвал его, и им пришлось поднять другой. Даже Гитлер провел здесь всего лишь нескольких часов, словно смущенный турист. Он даже не остался на ночь. Париж не хотел их, и они это знали.

И поэтому боши лепили повсюду свои плакаты. Даниэль видел их на стенах домов, мимо которых проходил, причем они висели так высоко, что их с трудом можно было прочитать. Для этого, конечно, имелась причина: когда немцы помещали свои дурацкие плакаты на уровне глаз, их сразу же срывали или что-нибудь подрисовывали.

Находились среди парижан и отчаянные головы, которые писали поверх немецких текстов: «Смерть бошам!» или «Боже, благослови Англию!».

Он мимоходом бросил взгляд на плакат, изображавший толстого Уинстона Черчилля, который с усмешкой попыхивал сигарой, рядом с ним стояла женщина с изможденным плачущим ребенком на руках. «Видите, что блокада делает с вашими детьми?» – гласил лозунг. Немцы имели в виду британскую блокаду, но все знали, что это полная чушь. Даже на этом бумажном полотнище, приклеенном достаточно высоко, кто-то коряво написал: «А где наша картошка?» Этого никто не мог спокойно воспринимать: весь картофель, выращенный французскими фермерами, вывозили в Германию, и вот это было чистейшей правдой.

Другой плакат, на этом всего четыре слова: «Etes-vous en rugle?» [19] Ваши бумаги в порядке? Или, может быть, вы подчиняетесь порядку? Все всегда должны иметь с собой все свои бумаги, самое главное, carte d'identit, на тот случай, если остановит французский жандарм или какой-нибудь fonctionnaire[20] – эти были куда хуже немецких солдат.

Молодой человек всегда имел свои бумаги при себе. Даже несколько комплектов. С указанием разных имен, разных национальностей. Они позволяли ему быстро менять свою личность, а это требовалось достаточно часто.

Наконец он достиг места назначения: древнего, сложенного из крошившегося от ветхости кирпича, здания в безымянном квартале. Обшарпанная деревянная вывеска, подвешенная к ржавому железному угольнику, извещала: «LE CAVEAU» – погребок. Бар действительно находился ниже уровня улицы, туда нужно было спускаться по глубоко вытоптанным кирпичным ступенькам. На единственном маленьком окошечке шевелились угольно-черные тени, впрочем, свет пробивался и откуда-то сбоку.

Он поглядел на часы. Только-только перевалило за полночь, несколько минут, как начался комендантский час, который сes messieurs[21] – нацисты – ввели в Париже.

Впрочем, эта забегаловка и не думала закрываться. И жандармы, и нацисты, проходя мимо, отводили глаза, позволяя заведению работать чуть ли не до утра. Были даны необходимые взятки, подмазаны нужные ладони, а ненасытные глотки всегда получали желаемое питье в неограниченных количествах.

Он спустился по лестнице и три раза потянул за старомодную ручку дверного звонка, который этим словом можно было назвать лишь условно. Изнутри донесся звук гудка, перекрывший негромкую музыку в завезенном из США джазовом стиле би-боп, и гул голосов.