Право и общество в концепции Георгия Давидовича Гурвича - стр. 72

Итак, история оказывается в положении, когда она без сотрудничества с социологией может полностью оторваться от социальной действительности. С этой точки зрения история становится чисто субъективной проекцией прошлого в настоящее и поэтому самой идеологизированной из гуманитарных наук – в смысле заданности системы координат исторического исследования в настоящем, где историк реконструирует ход событий минувших эпох. Как пишет мыслитель в одной из своих последних работ, «нет ничего сомнительнее, чем стремление познать “смысл истории”, поскольку история утрачивает свой смысл как раз тогда, когда ее направленность и будущая судьба человечества оказываются известными заранее»[582].

Данные утверждения вызвали очередную критику Фернана Броделя, который обвинил своего друга в «разрушении прекрасного хрустального дворца истории» путем формирования образа социального как фрагментированного на самостоятельные сектора, стохастичного и непредсказуемого в своем развитии. Под этим углом зрения настоящее становится полностью автономным по отношению к прошлому – концепция Гурвича оказывается антиисторичной, поскольку для социологии закрывается любая возможность проецирования прошлого в настоящее[583]. Вместе с тем критика Гурвичем концепции «закономерности» в социальных науках является, по мнению Броделя, исключительно деструктивной, так как взамен этой, хоть и спорной, но вполне устоявшейся концепции Гурвич не предлагает ничего, кроме нескольких общих направлений («регулярных тенденций развития»). Вопрос в значительной степени сводится к терминологии, поскольку понятие «закономерности» отнюдь не предполагает перенесения в социальные науки принципов наук естественных, как того боится Гурвич[584].

Гурвич признал критику своего друга справедливой в этом отношении и в своей ответной статье 1957 г. отказался от ранее постулируемого релятивизма тенденций развития общества. Здесь мыслитель считает необходимым отграничивать исторические общества от обществ примитивных: первые способны изменить ход истории за счет свободного выбора, тогда как последние этой возможности лишены, поскольку отождествляют прошлое и настоящее, а потому не в состоянии вырваться из власти времени, которое в данном аспекте формирует закономерности развития таких обществ[585].

Если вернуться к приведенной выше критической оценке диалектической социологии Гурвича, то слабости этой концепции проявляются и в вопросе временных перспектив, в чем убеждает приводимый Броделем пример. Французский историк характеризует гурвичевский проект переустройства социального знания как «сверхчеловеческий», предполагающий разрушить привычную картину общества и воссоздать ее с помощью новых чертежей, формул и моделей, – задача, в соответствии с которой социология должна выполнять примерно ту же функцию, что выполняет органическая химия, воссоздавая природу через формулы и таблицы[586]. Возможна ли на уровне научной абстракции такая декомпозиция социального времени? Гурвич пытался утверждать, что да. Но неудача его концепции и ее неприятие в академических кругах показывает, что научная оригинальность данной концеции не равна ее эффектности.

Выйти из такого затруднения мыслитель пытался за счет отграничения социологии от истории и антропологии, представители которых отказались признавать теоретическую значимость разработок Гурвича. В этом плане ученый неожиданно возвращается к идеям неокантианства. Опираясь на характерное для неокантианства разделение индивидуализирующих и генерализирующих наук, мыслитель считал само собой разумеющимся безусловное отнесение истории к первой, а социологии – ко второй. Критикуя в этом отношении «односторонность» неокантианства, ученый указывал лишь на узость рассмотрения социального как культурного и сведения самой культуры только к ценностям