Право безумной ночи - стр. 4
– Давай завтра пообедаем, я заеду.
– Ага, позвони. Я не знаю, где я буду.
Марконов хмыкнул и отключился. Господи, за что мне это? Я вот одного не понимаю: а что, мой план насчет личного счастья у вас на небесах считается чем-то ненормальным, что меня вот так мордой в грязь надо каждый раз макать? Иначе как объяснить тот факт, что за всю жизнь, с тех пор, как погиб Клим, мне ни разу не встретился нормальный мужик? А когда наконец появился Марконов, то я оказалась ему не нужна. Как он говорил: если нет «химии», внутренний мир уже не интересует, а со мной у него этой «химии» нет, хотя мой внутренний мир он регулярно ковыряет в поисках новых впечатлений. Марконову скучновато, а я его забавляю.
Он интересуется моими мыслями по разным вопросам, а мне бы хотелось, чтоб мои сиськи его тоже интересовали. Какая-то «химия» наоборот у нас с ним. Правда, мне совсем не весело от этого, потому что как-то зимой я гостила у него и вечером намазала ему лицо специальной мазью от трещин – на лыжах он перемерз, и его лицо с немного отросшей щетиной было совсем рядом, я касалась его пальцами, а он сказал:
– Спасибо, Люша, ты настоящий друг.
И я, пожелав ему доброй ночи, ушла на свою кровать в гостевую спальню. Я даже плакать тогда не могла. И поняла, что больше не могу это выносить. И пусть теперь шеф звонит, как маньяк, пусть близнецы соревнуются в придумывании для меня новых пыток – завтра все закончится.
Загромыхала музыка – близнецы решили меня позлить. Знают же, что я не выношу этого грохота. Боль в спине становится совсем невыносимой, голова трещит от непролитых слез, в глаза словно кто-то песка насыпал, и очень пить хочется, но встать тяжко – спина очень болит.
– Ладно же.
Я сползаю с кровати и на четвереньках отправляюсь на кухню. Когда у человека межпозвоночная грыжа, он часто передвигается вот так, а у меня эта самая грыжа и есть, и иногда я тоже ползаю под смешки близнецов. Да, они правы, труд сделал из обезьяны человека, а из меня – четвероногое. Как вышло, что им весело, когда мне больно? Я не знаю. А теперь оно уже и неважно.
Чашка стоит на столе, и до нее нужно дотянуться – но боль в пояснице настолько сильная, что подняться я не могу, а рука не достает. Вот так если, чуть-чуть…
Кто-то очень умный изобрел неразбивающиеся чашки. Музыка грохочет в висках, чашка на полу, а боль в пояснице пронизывает все тело. И хочется пить. И некуда идти, тупик. Просто некуда идти.
Я склоняюсь на табурет, опираюсь об него грудью – и поднимаю чашку. Только пользы никакой, до крана я не дотянусь, надо встать, а встать я не могу. Там, на полке, лекарства – и до них я дотянуться не могу. А мне нужно быть на ногах, завтра – обязательно. Много дел перед смертью накопилось, вот что.
В дверь звонят неистово и долго – но я не могу открыть. Музыка громыхает в каждом ударе сердца, стены плывут, я словно на карусели – и тошнит так, словно токсикоз начался или мармеладку съела. И звонок в дверь рвет мне мозг в клочья.
– Дэн, открой, что ли, – маман объявила забастовку.
Я слышу Денькины шаги, потом щелкнул замок, слышен голос соседки – она кричит, Денька что-то ей отвечает, но все это словно сквозь вату. А потом меня вырвало, из носа хлынула кровь. Я не знаю, что со мной – возможно, Бог меня услыхал и решил не доводить до греха, забрать как есть.