Правила вежливости - стр. 53
– Прошу прощения…
Шарлотта вскинула глаза, увидела меня, и удивление сменилось у нее на лице девчоночьей улыбкой до ушей.
– Кэтрин!
И она тут же с гордостью указала на черноглазую старушку:
– А это моя бабушка!
(Да уж, тут трудно было ошибиться!)
– Рада с вами познакомиться, – любезно улыбнулась я.
Шарлотта что-то сказала на идиш, видимо, объясняя бабушке, что мы вместе работаем.
– Вот. Вы забыли это в поезде, – сказала я, подавая ей папку.
Улыбка сползла с лица Шарлотты. Побледнев, она взяла папку и в ужасе пролепетала:
– И как это я могла допустить такую оплошность! Просто позор! Уж и не знаю, как мне вас благодарить!
– Ладно, забудьте.
Она секунду помолчала, а потом, не выдержав, призналась:
– Мистер Харпер завтра прямо с утра встречается с неким важным клиентом, а это нужно было к девяти утра отнести в «Кемден и Клей», вот мистер Харпер и попросил меня, поскольку мне это по пути, занести в наш офис…
– Похоже, у мистера Харпера имеется не только диплом Гарварда, но и собственный трастовый фонд?
Шарлотта с недоумением уставилась на меня своими большими темными глазами, очень похожими на коровьи, но я объяснять не стала и продолжила свою мысль:
– Очень это ему поможет, когда его все-таки с работы вышвырнут!
Бабушка Шарлотты смотрела на мои руки. А Шарлотта – на мои туфли.
Летом продавцы из магазина «Шоц» выкатывали прямо на тротуар бочонки с пикулями, селедкой и солеными арбузами, щедро расплескивая маринады и рассолы, так что даже сейчас, восемь месяцев спустя, в воздухе все еще витал запах этих яств.
Старая женщина что-то сказала Шарлотте.
– Моя бабушка спрашивает, – перевела она мне, – не поужинаете ли вы с нами.
– Боюсь, что, к сожалению, не смогу. У меня назначена встреча.
И Шарлотта перевела мои слова бабушке, хотя в этом не было ни малейшей необходимости.
От Канал-стрит мне нужно было пройти до дому пятнадцать кварталов, что, впрочем, было кварталов на десять меньше, чем если бы я попыталась добраться по другой ветке подземки. Так что, как говорят в этом районе, я пошлепала дальше пешком, на каждом перекрестке внимательно поглядывая налево и направо. Хестер-стрит, Гранд-стрит, Брум-стрит, Спринг. Принс-стрит, Первая улица. Вторая, Третья… Каждый квартал выглядел как тупик в какой-то чужой стране. Воткнутые среди жилых зданий, всюду торчали магазины «Отец и сыновья такие-то», в которых продавались несколько переиначенные продукты как бы «с родины» – свои колбасы и сыры, своя копченая или соленая рыба, которую, завернув ее в итальянские или украинские газеты, несли домой свои непокоренные бабушки. Подняв глаза, можно было увидеть за окнами двухкомнатных квартир три поколения одной семьи, каждый вечер собиравшиеся за ужином и слепленные вместе религиозной приверженностью, липкой, как сахарин, и странной, как их послеобеденные ликеры.
Если Бродвей был рекой, текущей с вершины Манхэттена вниз, к Бэттери, и по волнам этой реки словно плыли автомобили, магазины и огни, то идущие с востока на запад улицы были подобны водоворотам, в которых человек мог, подобно листку на поверхности лужи, без конца кружить и кружить неторопливо с первого часа своей жизни и до последнего. Это действительно был мир без начала и конца.