Правек и другие времена - стр. 11
– Война уже кончилась. Все возвращаются.
Она дала ему кулек муки. Попросила, чтобы он пришел на следующий день, а на следующий день попросила, чтобы пришел опять.
Эли рубил дрова, чистил печь, делал мелкий ремонт. Они разговаривали редко и всегда на пустые темы. Геновефа разглядывала его украдкой, и чем дольше на него смотрела, тем сильнее ее взгляд прилипал к нему. Потом она уже не могла на него не смотреть. Она поедала его глазами. Ночью ей снилось, что она занимается любовью с каким-то мужчиной, это был и не Михал, и не Эли, а кто-то чужой. Просыпалась с ощущением, что она грязная. Вставала, наливала воду в таз и мыла все тело. Хотела забыть об этом сне. Потом смотрела в окно, как работники спускаются к мельнице. Видела, что Эли украдкой поглядывает на ее окна. Пряталась за занавеску, сердясь на себя за то, что сердце колотится, словно она бегала. «Не буду о нем думать, клянусь», – решала она и принималась за работу. Около полудня шла к Неделе и всегда как-нибудь случайно сталкивалась с Эли. Удивляясь собственному голосу, просила его, чтобы он пришел.
– Я испекла тебе булку, – сказала она и показала на стол.
Он нерешительно сел и положил шапку перед собой. Она села напротив и смотрела, как он ест. Ел он осторожно и медленно. Белые крошки оставались у него на губах.
– Эли?
– Да? – Он поднял на нее глаза.
– Тебе понравилось?
– Да.
Он через стол протянул ладонь к ее лицу. Она резко вскочила.
– Не трогай меня, – сказала.
Паренек опустил голову. Его ладонь вернулась к шапке. Он молчал. Геновефа села.
– Скажи, где ты хотел меня потрогать? – спросила она тихо.
Он поднял голову и посмотрел на нее. Ей показалось, что она видит в его глазах красные огоньки.
– Я бы потрогал тебя вот здесь. – Он показал место на своей шее.
Геновефа провела ладонью по шее под пальцами почувствовала теплую кожу и пульсирование крови. Она закрыла глаза.
– А потом?
– Потом я потрогал бы твою грудь.
Она глубоко вздохнула и запрокинула голову.
– Скажи, где именно.
– Там, где она такая нежная и горячая… Пожалуйста… разреши мне…
– Нет, – сказала Геновефа.
Эли вскочил и встал перед ней. Она чувствовала его дыхание, пахнущее сладкой булкой и молоком, словно дыхание ребенка.
– Тебе нельзя меня трогать. Поклянись своему Богу, что не дотронешься до меня.
– Девка, – прохрипел он и швырнул на землю смятую шапку. За ним хлопнула дверь.
Эли вернулся ночью. Осторожно постучал, и Геновефа знала, что это он.
– Я забыл шапку, – сказал он шепотом. – Я люблю тебя. Клянусь, что не дотронусь до тебя, пока сама этого не захочешь.
Они сели на полу в кухне. Языки красного пламени освещали им лица.
– Вот выяснится, жив ли Михал… Я все еще его жена.
– Я буду ждать, только скажи, как долго?
– Не знаю. Ты можешь смотреть на меня.
– Покажи мне грудь.
Геновефа спустила с плеч ночную сорочку. Красным светом блеснули обнаженные груди и живот. Она слышала, как Эли задержал дыхание.
– Покажи, как ты меня хочешь, – прошептала она.
Он расстегнул штаны, и Геновефа увидела. Она почувствовала то наслаждение из сна, которое было венцом всего, всех взглядов, всех вздохов. Наслаждение вне всякого контроля, которое невозможно удержать. То, что сейчас появилось, было пугающим, потому что больше, чем оно, уже ничего быть не могло. Оно сбывалось, проливалось, заканчивалось и начиналось, и отныне все, что ни произойдет, будет пресным и отвратительным, а голод, который проснется, будет сильнее, чем что бы то ни было прежде.