Позвони мне, позвони (сборник) - стр. 17

Пусть в коридоре голом,

слова мне не сказав,

ставший родным

            онколог

вновь отведет глаза.

В тонкой броне халата

медленно я войду

в маленькую

палату,

в тягостную

беду…

Сделаю все

            как нужно,

слезы

            сумею скрыть.

Буду острить натужно,

о пустяках говорить,

врать,

            от стыда сгорая!..

Так и не разберу:

может быть, мы

            играем

оба

в одну игру?!

Может,

            болтая о разном,—

очень еще живой —

ты между тем

прекрасно

знаешь

диагноз свой.

Может, смеешься нарочно

в этот

            и в прошлый раз,

голову нам

мороча,

слишком жалея

            нас?!

В окнах,

            больших к хмурых,

высветится

            ответ.

Как на твоих гравюрах —

белый и черный

цвет.

И до безумия просто

канет

            в снежный февраль

страшная эта просьба:

– Стаська,

не умирай!..

Где же она пропадала?

            (Поиски – труд напрасный!)

Вновь я ее листаю,

с прошлым —

            глаза в глаза…

В этой потертой книжке,

                        будто в могиле братской —

мертвые

телефоны,

мертвые

адреса…

Уже ничего не поправишь.

                        Уже ничего не скажешь.

И не напишешь писем.

И не дождешься звонков…

Вот на пустой странице —

            Шукшин Василий Макарыч.

А перед этим —

            рядышком —

Симонов

и Смеляков…

Как поименный список

                        армии перед боем

(хватит работы санбатам,

                        разведчикам

                                    и штабам!).

Ояр!

Куда же ты, Ояр?!

Не отвечает Ояр.

Сумрачно и таинственно

                        палец подносит к губам.

Строки в потертой книжке

            все еще смотрят призывно.

Все еще дышат,

                        требуют,

                                    вздрагивают и говорят.

Я имя читаю

и слышу

            глуховатый голос Назыма:

«Брат,

            мы давно не виделись…

Как поживаешь,

брат?..»

Трудно листать страницы.

Видеть фамилии

                        тяжко…

Зимний полуденный Вильнюс.

За незастывшей рекой

улица Малонеи.

«Стаська! – кричу я.

– Стаська!»

Он улыбается грустно.

Машет нездешней рукой.

Старая, старая книжка.

Буквы поблекли.

Однако

имя любое —

            словно

                        прикосновенье к огню.

Строчка:

«Звонить Паруйру!!»

            Два восклицательных знака.

Может, звонил.

Не помню.

Больше не позвоню.

Старая книжка свидетельствует,

                        жалует

                               и обвиняет,

Как черный квадратик в «Вечерке» —

                        каждый ее листок

Где ты, Кузьмич?

Откликнись!..

И комнату заполняет

неповторимо протяжный,

            скорбный луконинский вздох

Я позабыл о времени,

            старую книжку листаю.

Вся она —

будто исповедь

            осиротевшей семьи…

Рана моя

            открывшаяся.

Память моя

            святая.

Други мои – товарищи.

Вечные судьи

мои.

Спелый ветер дохнул напористо

и ушел за моря…

Будто жесткая полка поезда —

память моя.

А вагон

            на стыках качается

в мареве зорь.

Я к дороге привык.

                        И отчаиваться

мне

не резон.

Эту ношу транзитного жителя

выдержу я…

Жаль, все чаще и все неожиданней

сходят друзья!

Я кричу им:

            «Куда ж вы?!

                        Опомнитесь!..»

Ни слова в ответ.

Исчезают за окнами поезда.

Были —

и нет…

Вместо них,

            с правотою бесстрашною

говоря о другом,