Пожирательница гениев - стр. 11
Единственным счастливым днем недели был четверг, когда, сопровождаемая монахиней, я ездила к Форе, который давал мне уроки фортепиано. Осталось загадкой, почему мачеха, обычно окруженная посредственностями, выбрала в учителя этого исключительного музыканта. Он страстно увлекся нашими занятиями, а его удивительные уроки дали мне такую глубокую любовь и знание фортепиано, что всю жизнь играть на нем доставляет мне огромную радость.
Первый раз Форе увидел меня в Вальвене, где отец купил дом рядом с домом Малларме. Он услышал, как я играю, когда мне было шесть или семь лет, и был так поражен, что попросил родителей доверить ему мое музыкальное образование. Это одна из больших удач моей жизни. Его уроки главным образом заключались в том, что он играл для меня. Форе быстро понял, что я легко схватываю и запоминаю все нюансы его искусства. По одной излюбленной им фразе из сонаты Бетховена я поняла раз и навсегда, что такое вдохновение.
Доброта Форе, радость, которую я читала в его глазах по мере того, как делала успехи, были единственной светящейся точкой в мрачном туннеле, каким мне представлялось пребывание в Сакре-Кёр.
Одно воспоминание отмечает шестой год в монастыре. Поздно ночью меня разбудили. Одели и, ничего не объясняя, повезли к отцу на улицу де Прони. Дом был заполнен людьми, говорящими тихо и благоговейно, как в церкви. Умерла мачеха. Меня силком потащили в комнату усопшей. Я дрожала от страха. Первый раз в жизни я увидела смерть.
– Поцелуй ее, – сказал, рыдая, отец.
У меня стучали зубы. Я чувствовала, как кровь стынет в жилах. Пришлось подтолкнуть меня к кровати. Страх, который я испытала, целуя ее, помню до сих пор. Она, мертвая, пугала меня еще больше, чем живая.
Отец относился к смерти так же, как и я. Мысль провести ночь возле покойной жены была для него так невыносима, что он попросил побыть вместе с ним маркизу де Говилль. По правде говоря, она была его любовницей…
Я совершенно уверена, что отец ни в какой мере не считал это неуместным и неприличным. Так же, как после смерти моей матери он убежал из Петербурга и искал убежища у мадам Натансон, так и теперь он бежал от смертного ложа своей второй жены к мадам де Говилль – таким уж он был. Спустя некоторое время отец женился на ней.
Мачеха завещала мне триста тысяч франков и все свои бриллианты. Деньги я получила, выйдя замуж, но бриллианты, прекрасные солитеры, присвоила маркиза. Что касается отца, то, женившись, он переехал к ней на улицу де ла Помп, оставив дом на де Прони детям мадам Натансон.
Теперь раз в месяц я приходила из Сакре-Кёр на улицу де ла Помп. Новая мачеха быстро завоевала мое сердце. Она разговаривала со мной с нежностью, в которой я так нуждалась, и я страстно ее полюбила. Из монастыря посылала ей письма, полные обожания.
Нашу корреспонденцию, естественно, проверяли. Меня вызвала одна из настоятельниц. Перед ней лежало несколько листков, на которых я узнала свой почерк. Глядя на меня своими добрыми глазами, она очень мягко сказала: «Дитя мое, только Бога можно так любить. Будьте осторожны. Если вы будете и дальше в жизни так любить, это убьет вас».
Вскоре мне пришлось расстаться с мачехой, так как родители уехали в Брюссель, где и обосновались.
Мне было в ту пору около двенадцати лет, и до четырнадцати я не имела с ними никакой связи. Отец после своей поспешной женитьбы предпочел быть подальше от Парижа. Я уже не выходила из Сакре-Кёр даже раз в месяц. Из этого периода моей жизни вспоминаю только увеличивающуюся страсть к музыке, которой всецело посвятила себя… Все другие занятия наводили на меня смертельную скуку.