Повстанец. Роман - стр. 13
– Для меня страшный край…
…страшный край.
Но внезапно свидания Курта с Полиной закончились: на Потапова донес плюгавый мужичонка из уголовных; офицера обвиненного в административных нарушениях, запрещенной связи с каторжанами Романовским и Куртом Вагеном и послаблении им, в срочном порядке отправили в Иркутск на дознание.
Былая оптимистичность Курта слетела с него, словно утренняя дымка с вершин холмов. Он стал хмур. Жалел Потапова.
– Отправят его в солдаты!
– В лучшем случае.
– И, представь, Викот, в лазарет опять лег Романовский! Он и правда болен.
– Теперь Полина улыбается ему, – пошутил Краус, и тут же пожалел об этом: Курт побледнел и, сузив глаза и губы, прошептал: « Если бы не каторга, я бы вызвал вас на дуэль, Краус! Полина не может улыбаться Романовскому!».
***
В стволе дружбы завелся крохотный жучок-древоточец и помог Викентию легче отнестись к разлуке с Куртом: на основании Высочайшего повеления императора Александра II от 16 апреля 1866 года он был уволен от каторжных работ и 28 июня 1866 года приписан на поселение в Идинскую волость, а на основании Высочайшего повеления от 25 мая 1868 года стал считаться в разряде сосланных на житье.
Дом, который ему выделили в селе Шанамово, был маленьким, в одну комнату, но дали помощницу – немолодую крещеную бурятку Лукерью, сразу же сообщившую, что дочь бедняка – соседа, что недавно помер, стала знатная жена, живет с дворянским мужем и детьми богато в Олонках, детей много, все сильно грамотные, это отсюдова далече, сосед и не жил с дочерью-то, может, она и не его, там Ангара-красавица, а вот она, Лукерья, счастья не видит, вынуждена в прислугах у преступника быть…
– А здесь что за река? – спросил он.
– Эка.
Отправив Лукерью, он пошел побродить по селу, в котором почудилось ему что-то обреченное. Впрочем, это мое настроение набрасывает на действительность сети, подумалось грустно. Почти одинаковые дома ближней к реке улице выстроились в один ряд, точно конвоиры. Дворянский муж дочери соседа Лукерьи – не Раевский ли, первый из декабристов, еще до восстания, сосланный в Сибирь? О нем много рассказывал знаток русской истории Ваген. Как сейчас Курт? Где? Ведь теперь можно и встретиться!
И Краус вдруг ощутил, что почти свободен.
Берег был пологий, кое-где черневший землей, он зеленел неровно, точно был сшит из лоскутов, как казенное покрывало на кровати в доме. Рыба, сверкнув в пене, тут же скрылась под легкой волной. Вспомнилась Припять, ее веселый кудрявый берег, подпрыгивающий на быстрой волне цветочный венок…
И вдруг ему показалось, что он почти дома. Кандалы, жуткая тюрьма, горечь поражения, позор, стыд, унижение, боль – все отступило, черные тени прошлого еще маячили вдалеке, но становились все меньше, все прозрачнее, все прозрачнее… И долгожданное их исчезновение принесло чувство облегчения такой силы, что тут же преобразило, наделив летними красками и пением птиц, весь мир вокруг и, чужое полубурятское село на берегу незнакомой реки приблизив к душе, породнило с общечеловеческим небом над ним.
Возле каждого дома белоснежно цвела, окутывая душистым ароматом, сибирская черемуха, от реки к селу тянулся праздничный цветочный луг.
И вечером, наливая в кружку горячий чай, он принял как дар судьбы кривоватый пирог с капустой, принесенный Лукерьей, потому что в самом простом, безыскусном открылась вдруг ему улыбка бытия, его тихий ответ на все его страдания: жизнь – это дар. Живи.