Повиливая миром - стр. 12

Это был, конечно, снобизм. Теперь такое не принято, а тогда принято было. В то нетолерантное время еще можно было спрашивать: чужой? Свой?

Какая, собственно, разница, вспомните ли вы, что там дальше:

Без интернета, помните?

Один человек не делается хуже другого от того, что не помнит наизусть Гумилева. И наоборот, доскональное знание поэзии Серебряного века и музыки позднего барокко не мешает человеку быть мерзавцем. Но нам тогда было важно, что мы со своими дурацкими стихами и мечтами – не одни.

Второй вещью была магия.

Самая натуральная магия высшей пробы.

В юности мне посчастливилось несколько раз попасть на лекции Сергея Сергеевича Аверинцева. До сих по мне кажется, что я не видела ничего чудеснее этой «игры в бисер», этого блеска и изящества работы человеческого интеллекта.

Никакого практического применения нет и не может быть у поэтики ранневизантийской литературы. Никак нельзя использовать ни для каких утилитарных целей этот самый «счастливый брак биографического жанра и моральной философии». Это было волшебство. Чистое, хрустальное, бесполезное и великолепное. Магия.

Ну и вот. Старики умерли. Мы постарели. Мой Университет сильно изменился.

Иногда мне кажется, что не к лучшему, но ворчать – это дело стариков, а дело молодых – громить и ниспровергать.

Мы ждем их каждый сентябрь – молодых и незнакомых.

Мы, к сожалению, не чета ушедшим и уходящим сейчас.

Но кое-что мы все-таки помним.

Попробуем научить их искать правду и любить магию – в вышеупомянутом смысле.

Попробуем стать для них «своими».

Среди них все равно, несмотря на все гаджеты, хоть один да найдется, кто встанет и закончит за нами «забытые» строки.

Мы стареем.

Не меняются только наши студенты.

Наши гении и прогульщики, умники и лоботрясы, вечно молодые, вечно нахальные. У них впереди вся жизнь.

Если нам очень повезет, они будут поминать нас добрым словом.

Зима, восемь часов ночи (что значит – не бывает? Еще как бывает, это летом в восемь часов утро, а зимой… словом, не придирайтесь).

Восемь часов ночи, декабрь, мороз, гололедица.

Факультет журналистики МГУ имени Ломоносова стоит как бы на пригорочке. То есть, пока вы молоды, хороши собой, а на дворе лето, он стоит на ровном месте. А когда вам немного за тридцать и на дворе скользко, то это пригорочек. По которому я и ползу к дверям в своих модных зимних ботиночках как корова по льду. Боковым зрением замечая при этом какое-то непривычное движение подле памятника отцу-основателю.

Ломоносов, как знают москвичи, сидит напротив нашего корпуса в удобном кресле и завитом паричке, выставив вперед одну ножку в чулочке, и созерцает стены Кремля.

Весной и осенью вокруг великого ученого курят, целуются, списывают и прогуливают лекции благодарные потомки. Но в восемь ночи в декабре…

Поравнявшись с монументом, я и изумление вижу немолодого мужчину в чем-то вроде телогрейки. Мужчина с большой аккуратностью расстилает на постаменте перед изваянием газетки, затем снимает шапочку, встает на колени на одну газетку, осеняет себя крестным знамением и творит земной поклон, стукаясь лбом во вторую.

Невероятное зрелище вместе со мной наблюдает с крыльца факультетский охранник.