Повести и рассказы - стр. 25

– Ты чего? – вновь спросил Пухов тихим голосом, но знал, что нет никого.

Давно забытое горе невнятно забормотало в его сердце и в сознании – и, прижукнувшись, Пухов застонал, стараясь поскорее утихнуть и забыться, потому что не было надежды ни на чье участие. Так он томился долгие часы и не интересовался несущимся мимо вагона пространством. Разжигая в себе отчаяние, он устал и пришел к своему утешению во сне.

Спал Пухов долго – до полного разгара дня. Солнце подсушило осенние кочки и сияло горящим золотом, ровной радостью и звенело высоким напряженным тоном.

По полю изредка и вразброд стояли худые смирные деревья. Они рассеянно помахивали ветками, бесстыдно оголенные перед смертью, – чтобы зря не пропадала их одежда.

В эти последние дни перед снегом вся живая зелень поверхности земли была поставлена под расстрел холода, заморозков и длинной ночной тьмы. Но – предварительно – скупая природа раздевала растения и разносила ветрами замерзшие, полуживые семена.

Листья утрамбовывались дождями в почву и прели там для удобрения; туда же укладывались для сохранности семена. Так жизнь скупо и прочно заготовляет впрок. От таких событий у очевидца Пухова слюни на губах показывались, что означало удовольствие.

Ездоки поездного состава неизвестного назначения проснулись на заре – от холода и потому, что прекратились сновидения. Пухов против всех опоздал и вскочил тогда, когда начала стрелять отлежанная нога.

Так как еды у него не было, то он закурил и уставился в пустую позднюю природу. Там ликовал прохладный свет низкого солнца и беззащитно трепетали придорожные кусты от плотного восточного утренника. Но дали на резком горизонте были чисты, прозрачны и привлекательны. Хотелось соскочить с поезда, прощупать ногами землю и полежать на ее верном теле.

Пухов удовлетворился своим созерцанием и крепко выразился обо всем:

– Гуманно!

– Сосна пошла, – сказал какой-то сведущий старичок, не евший три дня. – Должно, грунт тут песчаный.

– А какая это губерния? – спросил у него Пухов.

– А кто ж ее знает – какая! Так, какая-нибудь, – ответил равнодушно старичок.

– А тогда куда ж ты едешь? – рассерчал на него Пухов.

– В одно место с тобой, – сказал старичок. – Вместе вчерась сели – вместе и доедем.

– А ты не обознался – ты погляди на меня! – обратил на себя внимание Пухов.

– Зачем обознаться? Ты тут один рябой – у других кожа гладкая, – разъяснил старичок и стал расчесывать какую-то зуду на пояснице.

– А ты лаковый, что ль? – обиделся Пухов.

– Я не лаковый, мое лицо нормальное, – определил себя старичок и для поощрения погладил бурую щетину на своих щеках.

Пухов пристально оглядел старика в целом и плюнул рикошетом наружу, не обращая на него дальнейшего внимания.

Вдруг загремел мост – и в вагон потянуло свежей проточной водой.

– Что это за река, ты не знаешь, как называется? – спросил Пухов одного черного мужика, похожего на колдуна.

– Нам неизвестно, – ответил мужик. – Как-нибудь называется!

Пухов вздохнул от голодного горя и после заметил, что это – родина. Речка называется Сухой Шошей, а деревня в сухой балке – Ясной Мечтою; там жили староверы под названием яйценосы. От родины сразу понесло дымным запахом хлеба и нежной вонью остывающих трав.

Пухов погустел голосом и объявил от сердечной доброты: