Повесть о любви и тьме - стр. 77
Хозяйка салона, обладавшая тонким вкусом, принимала своих гостей без роскоши, но с чарующей изысканностью: каждому доставались внимание, поддержка, восторженно-любопытный взгляд, сердечное сочувствие, оригинальные рыбные деликатесы, густая похлебка, согревающая зимней ночью, маковые пряники, тающие во рту, и целые реки чая из кипящего самовара.
Дедушка, со своей стороны, со знанием дела разливал ликеры, угощал шоколадом и сладким печеньем дам, а мужчин – крепкими папиросами.
Дядя Иосеф – тот самый, что двадцатидевятилетним парнем унаследовал от Ахад-ха-Ама пост редактора журнала “Ха-Шилоах”, ведущего издания новейшей ивритской культуры (сам Бялик редактировал там отдел литературы), – уже занимал в Одессе “судейское кресло” по части ивритской литературы, и приговор его мог любого возвысить или низвергнуть с высоты. Тетя Ципора приводила дядю Иосефа на “балы” в дом брата и невестки, всегда тщательно запеленав его в шерстяные шарфы, укутав в теплое пальто, нахлобучив на него шапку-ушанку.
Бывал там и Менахем Усышкин[34], роскошный мужчина с густым, как у русского губернатора, голосом, шумный, словно кипящий самовар, – при его появлении наступало молчание, собравшиеся почтительно замирали, кто-нибудь из гостей немедленно вскакивал, торопясь освободить ему место. Усышкин генеральским шагом пересекал комнату, усаживался, развалясь и растопырив свои ножищи, после чего дважды ударял своей палкой по полу, как бы призывая возобновить замершую салонную беседу.
Одним из постоянных посетителей салона был также раввин Черновиц, которого все называли “молодой раввин”. И еще бывал там историк, молоденький толстячок, который ухаживал когда-то за бабушкой Шломит. Бабушка комментировала это так:
– Правда, приличной женщине нелегко было сблизиться с ним – он был очень, очень интеллигентным, с ним было интересно, да вот незадача: его воротник вечно был в мерзких пятнах, рукава были грязноваты, а в складках брюк порой виднелись крошки, прямо-таки шлюмпер (тут бабушка употребила одесско-еврейское словечко – неряха), шмуцик (на идише – грязнуля), тьфу, да и только!
Время от времени вечерней порой в салон заносило Бялика, бледного от какого-либо огорчения или дрожащего от холода и гнева. А то и наоборот – он умел веселиться и веселить других! И еще как! Он был невероятно остер на язык. Иногда шутил с нами на идише, да так, что просто вгонял дам в краску, и Хоне Равницкий, бывало, останавливал его:
– Ну, ша! Бялик! Что это с тобой? Фу! Прекрати!
Бялик любил порадовать себя едой и напитками, поглощал горы хлеба со всевозможными сырами, на десерт полными пригоршнями уплетал печенье, затем ему подносили очень горячий чай и рюмку ликера, после чего он начинал на идише слагать серенады чудеснейшему языку ивриту и заверять в своей невероятной любви к нему.
Черниховский врывался в салон – пылкий и застенчивый, неистовый и нежный, покоряющий сердца, трогательный в своей детской наивности, уязвимый, как мотылек, но в то же время способный ранить других, нанося обиды направо и налево, даже не замечая этого. По правде говоря, он никогда и никого не обижал намеренно – он ведь был так наивен. Порой он вел себя ну прямо как теленок. Этакий счастливый теленок. Скачущий, брыкающийся, дурачащийся. Но таким он бывал не всегда. Иногда он приходил столь грустным, что у каждой из женщин тотчас возникало желание его приголубить. Старые, молодые, незамужние, замужние, красивые, некрасивые – все испытывали неосознанное желание побаловать его.