Повесть о любви и тьме - стр. 73
Десять лир были весьма значительной суммой по тем временам, особенно для такого кибуцника, как я. Я был ошарашен:
– Дедушка! Что ты делаешь? Ведь я принес тебе только для того, чтобы ты поглядел и порадовался, ведь через день-другой такая купюра, без сомнения, попадет и в твои руки…
– Чего там, – пожал плечами дедушка, – ведь Бялик остался мне должен двадцать два рубля.
15
И вот там, в Одессе, семнадцатилетним подростком с усиками влюбился дедушка в госпожу Шломит Левин, важную даму, избалованную и склонную относить себя к высшему обществу. Она мечтала об обожании, мечтала принимать в своем салоне знаменитостей, дружить с представителями искусства, “вести культурную жизнь”.
Это была невероятная история любви: госпожа Шломит была старше маленького Казановы на восемь или девять лет, вдобавок ко всему она приходилась пылкому поклоннику двоюродной сестрой.
Поначалу потрясенное семейство и слышать не желало о брачных узах между взрослой женщиной и ребенком: если разницы в возрасте и проблем кровосмешения недостаточно, то стоит напомнить, что у парнишки нет ни нормального образования, ни хорошей работы, ни постоянного дохода, поскольку баловство коммерцией не в счет. В довершение ко всем этим катастрофическим обстоятельствам законы царской России самым решительным образом запрещали браки между близкими родственниками, такими как двоюродные брат и сестра, чьи матери приходились друг другу родными сестрами.
Судя по фотографиям, Шломит Левин, дочь сестры Раши-Кейлы Клаузнер из дома Браз, была девушкой крепко сбитой, с полными плечами, не особенно красивой, но элегантной, величавой, одевавшейся с продуманной тщательностью. Круглая фетровая шляпа, называемая “федорой”, прочерчивает прелестную косую линию через весь лоб, справа поля шляпы опускаются на собранные волосы Шломит и ее правое ухо, а слева изгибаются вверх, точно корма корабля. Спереди шляпа украшена поблескивающей гроздью фруктов, прикрепленной булавкой, а сбоку – большим пушистым пером, которое гордо колышется над шляпой, словно хвост кичливого павлина.
Левая рука госпожи, затянутая в элегантную кожаную перчатку, сжимает ремешок прямоугольной сумочки, а вот правая самым решительным образом продета через локоть юного дедушки Александра, и пальцы – а они тоже в кожаной перчатке – будто порхают над рукавом его черного пиджака, касаясь и не касаясь его.
Он стоит справа от нее, этакий франт, напряженный, нарядный и начищенный, ставший чуть выше благодаря толстым подошвам, и все же он куда субтильнее, и пониже ростом, и смотрится ее младшим братом. И даже черный цилиндр на его голове не спасает положения. Юное лицо серьезно, твердо, почти печально. Холеные усики не в силах затушевать на этом лице следы недавнего детства. Большие глаза мечтательны. На нем элегантный пиджак с широкими лацканами и приподнятыми плечами, белая накрахмаленная рубашка, узкий шелковый галстук, на левой руке его висит и, возможно, раскачивается щегольская тросточка с деревянным набалдашником и кончиком из серебристого металла. Это острие поблескивает на старинном снимке, словно лезвие меча.
Потрясенная Одесса отвергла этих Ромео и Джульетту. Между матерью Ромео и матерью Джульетты, которые были родными сестрами, разразилась мировая война, начавшаяся с обмена обвинениями и завершившаяся вечным взаимным молчанием.