Повелитель дольменов - стр. 18

«Из детства у меня сохранилось воспоминание, связанное со словом «смерть». Тогда я действительно испугался. В тот день мой друг и одноклассник Илья повел меня на пустырь за стройкой. Нам было по одиннадцать лет. Когда мы поднялись на пригорок, я увидел, что там нас поджидает его отчим. На его плече болтался холщовый вещмешок, который странно шевелился. Мы неторопливо подошли, и отчим, которого звали Глеб, спросил меня:

– Сегодня на уроке в школе ты сказал, что убьешь человека. Я узнал это от моего пасынка. Скажи, это правда?

Я растерялся и не знал, что ответить.

– Я не стану давить на тебя, – произнес Глеб, – и поэтому спрошу еще раз.

Он впился в меня немым опустошающим взглядом.

– Я… я просто сказал Светке из параллельного класса, что если она еще раз сунет палец в мой компот, я ее…

– Убьешь?

– Прибьет, он сказал, что прибьет ее, – пояснил Илья.

В горле у меня пересохло. Отчим моего друга неспешно снял мешок с плеча и, присев на корточки, начал медленно развязывать тугой узел. Мешок шевелился. Я с волнением смотрел на одноклассника, на руки его отчима. Наконец Глеб извлёк оттуда среднего роста дворнягу. Собака преданно смотрела на нас, виляя хвостом.

– Убей ее, – приказал он и подпустил собаку к моим ногам.

– Да я совсем не это имел в виду, – заплакал я, склонившись над собакой. Вцепившись пальцами в ее брезентовый поводок, я попытался вырвать его из сильных рук Глеба. Но он быстро поднял ее на руки и, пройдя несколько метров, опустил на дно небольшой свежевырытой ямы. Мы с Ильей подошли ближе. Глеб достал из-за пояса охотничий нож и, взявшись за заостренное лезвие, протянул его мне. Я отшатнулся, и нож упал рядом с ямой.

– Значит, ты не хочешь ее убивать? – строго спросил отчим.

Я замотал головой. Ноги у меня стали тяжелыми, словно налились чугуном.

Собака жалобно заскулила, пытаясь выбраться наружу. Тогда Глеб накрыл яму листом заранее приготовленной фанеры и, взяв лопату, начал закидывать сверху землей. Комья с грохотом бухали о деревянную поверхность. Собака залаяла и завизжала. Голова у меня закружилась, но я бросился на этот лист и начал руками отгребать землю в сторону.

– Нет, не делайте этого, я вас умоляю, не надо! – орал я ссохшимся горлом. Слёзы текли и текли из глаз. Я вытирал их грязными от земли руками и надрывно кашлял, трясясь в истерике.

Отчим моего друга бросил лопату, схватил меня за волосы и, задрав голову к небу, громко заорал в лицо:

– Ты же сказал, что убьешь! Так возьми нож и ударь. Захерачь эту тварь, сделай так, чтобы она не дышала, не ходила по земле, не виляла хвостом. Всади ей длинное холодное лезвие прямо в сердце. Пусть кровь медленно вытекает из дырки, которую в ней проделаешь… ты.

Я конвульсивно дёрнулся, глаза закатились, и я начал проваливаться в обморок. Но отчим Ильи всадил мне пощёчину, и я пришёл в себя. Он отпустил мои волосы и, достав пачку сигарет, закурил. Илья, получив от него знак рукой, взялся откапывать собаку.

– Запомни на всю жизнь, сынок, – спокойно произнёс Глеб, – если ты сказал или тем более решил, что нужно убить, значит, бери и бей. После этого всё в твоей жизни изменится, но если ты по-другому не смог, никогда не сожалей о сделанном. Хуже, когда ты решил и не сделал, сказал и не ответил за свои слова. Всегда, ты слышишь меня, пацан, всегда отвечай за свои слова. А если не можешь ударить, не говори и даже не думай об этом.