Постоялый двор. Дворянские сказки - стр. 2
Каурая лошадка, резво трусившая по укатанной, хоть и занесенной снегом дороге, вдруг резко стала. Михаил пригляделся и увидел стоящую впереди, метрах в пяти, женскую фигуру, всю в белом. Он ждал, что женщина отойдет в сторону и пропустит повозку, но ожидание затянулось.
– Эй! – крикнул он, теряя терпение, и махнул рукой, приказывая отойти. Но женщина не двинулась с места.
Молодой человек спрыгнул с возничего места и направился к белой фигуре, недоумевая и строя всяческие предположения. Он подумал, что женщина, кто бы она ни была, могла нуждаться в помощи. Его душе не чуждо было сострадание, поэтому он постарался подавить недовольство и изъявить готовность оказать помощь, ежели дама в таковой нуждалась. В немалой степени этому способствовала честь мундира, воспитываемая в нем с малолетства его покойным батюшкой. Пойдя нравом в отца, юноша перенял некоторую свойственную родителю нетерпимость, а кадетский корпус, где воспитывался Михаил, не способствовал воспитанию уступчивости. От покойной же матушки, дочери действительного статского советника, ему досталось, помимо изрядного состояния, отзывчивое сердце – качество, увы, не столь ценимое в его среде. Эти противоречивые свойства натуры придали характеру Михаила некую двойственность, впрочем, этот сплав делал его в глазах дам особенно привлекательным. А что касается друзей, то в его годы мирятся с недостатками, прощая их более охотно, чем всяческие достоинства.
Приблизившись, Михаил вгляделся в лицо молодой особы, одетой в белую шубу и белую шапочку, покрытую сверху тончайшей вязки шалью, тоже белой. Лицо девушки поражало бледностью, ее глаза были опущены, губы произносили что-то неразборчивое.
– Сударыня, помилуйте, как вы одна… в такую погоду, позвольте представиться – Михаил Жарский, … к ваши услугам. Разрешите вам помочь. Я, правда, один, возница сбежал… такая метель. Вам куда надобно?
Пока Михаил таким довольно несвязным образом пытался выразить полную готовность оказать помощь заблудившейся в непогоду барышне, в его голове роем пчел метались мысли – а стоило ли ему останавливаться, и что это похоже на сон, и что он сам нуждается в помощи. Наконец, поток его речи иссяк, как маленький ручеек, ничем не подпитываемый, и он замолчал. И тут заметил, что ветер стих, а снег падает огромными хлопьями.
Странная, нереальная тишина царила кругом, звуки таяли в ней, как сахар в горячем чае.
– Да я вижу, вам совсем не хорошо, – наконец, сказал Жарский, и взял даму за руку. Рука была холодной.
– Там у меня в повозке шуба теплая, вам следует согреться, – решительным тоном начал Михаил и осекся. Ему показалось, что тепло его руки согрело незнакомку, будто поток крови перетекал из его пальцев в ее. Щеки девушки слегка зарозовели, ресницы дрогнули, и она подняла взор на спасителя. Боже, что это были за очи! Сердце Жарского сжалось, ухнуло, покатилось, потом замерло ни миг и снова с удвоенной силой застучало в груди. Обрамленные черными, как уголь или креп, ресницами необыкновенной длины, глаза имели тот редкий цвет, какой свойственен фиалкам – не светлый, но темно-синий, несколько туманный. Омут этих глаз затянул его, стерев мелькнувшее было вспоминание об Аннэт, как о чем-то досадном, нелепом, случайном и неважном. Потрясенный, Жарский крепче сжал руку девицы, которая чуть сморщила прелестный носик, и он, сконфузившись, поспешил отпустить ее руку, бормоча извинения.