Последний шанс - стр. 17
Когда все это закончится? Когда у нее появится время, чтобы думать и чувствовать снова? Вероятно, не раньше чем ребенок достигнет подросткового возраста и сможет самостоятельно заботиться о себе. Хотя, разумеется, подросткам тоже необходимо уделять внимание: надо следить, чтобы они не попробовали наркотики, учить их водить машину и пользоваться презервативами. Грейс хочется сказать Кэллуму: «Что мы наделали? Наверное, мы сошли с ума! Нам ни за что не справиться!»
Однако Кэллум как раз таки вполне справляется. Он невозмутимо носит сынишку на одной руке, а в другой держит телефон. Если малыш ни в какую не хочет засыпать, Кэллум вальсирует с ним по комнате, напевая сонату для скрипки № 2 Моцарта.
Ее муж работает учителем музыки в средней школе. Он рассказывает Грейс о так называемом эффекте Моцарта, объясняя, каким образом классическая музыка может развить у их Джейка пространственно-временную мотивацию. Что бы это ни было, Грейс не сомневается, что самой ей этого точно недостает. Маловероятно, чтобы мать в свое время напевала ей Моцарта.
Впервые Грейс увидела Кэллума, когда тот танцевал. Это было на свадьбе их общих друзей. Грейс, сидя за столом, пила шампанское, чтобы заглушить вкус отвратительного крем-брюле, и в этот момент обратила внимание на парня, в облике которого, несмотря на прекрасно сшитый костюм, было что-то нескладное. Чересчур широкие плечи, чересчур длинные руки. Но, господи ты боже мой (как сказала бы бабушка Энигма), до чего же здорово танцевал этот мужчина! Он двигался невероятно естественно и при этом не ухмылялся самодовольно: «Да-да, все мы знаем, что я лучший танцор в зале». Грейс быстро поставила бокал с шампанским, решив, что изрядно напилась, потому что никогда в жизни не испытывала столь внезапного влечения к незнакомому мужчине. При виде этой танцующей гориллы она таяла как масло.
Ей уже исполнилось тридцать, но никогда прежде она не влюблялась так сильно и стремительно, да чего уж там – она вообще ни разу не влюблялась. Грейс всегда считала, что она не из тех, кто может потерять голову от любви, а уж тем более – от любви с первого взгляда. Она была такой расчетливой, такой здравомыслящей. Романтические сцены в фильмах вызывали у нее усмешку, Грейс не выносила их, подобно тому как другие женщины отводят взгляд от экрана, если там демонстрируют кровавые сцены. Когда на лицах мужчин-героев появлялось это слащавое выражение, у нее сразу возникало необъяснимое желание чихнуть.
Так что, когда Кэллум заехал за ней (это было их третье свидание, и они собирались в кино) и Грейс, с бьющимся сердцем и дрожью в коленях, открыла дверь, чувство это было настолько новым для нее, что бедняжка подумала: «О господи, кажется, у меня начинается грипп!» Когда до Грейс наконец дошло, что любовные песни, передаваемые по радио, начали звучать так трогательно, поскольку она сама влюбилась, она словно обнаружила в себе скрытый талант: вот так однажды просыпаешься и понимаешь, что умеешь петь. Так, выходит, она вовсе не «бесчувственная фригидная сучка» (последние слова ее бывшего бойфренда, перед тем как тот бросил трубку). Она настоящая, полноценная женщина с горячей кровью, влюбившаяся в школьного учителя музыки, который внешне смахивал на грузчика, но, прикрыв глаза, играл на виолончели. Этот удивительный мужчина носил обувь двенадцатого размера, выигрывал призы на конкурсах бальных танцев и ел спагетти прямо из кастрюли, слушая симфонии. И все в Грейс, казалось, приводило этого мужчину в восторг: каждая ее мысль, каждое чувство и воспоминание. Целуя Грейс при встрече и расставании, он обыкновенно начинал кружить ее в вальсе или, прижавшись щекой к щеке, вел в волнующем танго. Муж фактически никогда не танцевал с ней, потому что она не умела. «Ты просто не хочешь, – говорил Кэллум. – Ну же, милая, давай пошевеливайся!» Но когда потом он, бывало, опустит Грейс на пол и поцелует, она думает: «Господи, и за что мне такое счастье?»