Последний романтик - стр. 5

Скоро стало ясно, что, когда у тебя умирает папа, тебе можно все. Под столом я обнаружила Джо с целой миской конфет и тремя банками кока-колы. Кэролайн стащила с себя колготки и растянулась на полу, напевая что-то себе под нос. Рене сидела в кресле-качалке и сосредоточенно расковыривала ссадину на локте, не обращая внимания на взрослых, которые стояли перед ней, снова и снова обращаясь к ней по имени тихими, сочувственными голосами.

Я как сумасшедшая носилась по комнате. Я натыкалась на чьи-то зады и даже не извинялась. Я ковыряла в носу и вытирала палец о кофейный столик. Меня не останавливали, со мной не говорили, меня вообще не замечали. Свобода была утомительна. Пошатываясь, я забралась к Рене на колени. На ней были жесткое черное платье и черные чулки, которые она подтянула, когда я устроилась у нее на коленях. Ногой без туфли она раскачивала кресло взад-вперед, взад-вперед. Это движение укачивало меня, словно корабль в море или машина на неровной дороге. Именно так я всегда и представляла себе Рене – островок стабильности посреди общего беспорядка.

Когда это началось, я все еще была у Рене на коленях. Я не знаю, что вызвало у Джо приступ ярости. Я только знаю, что он схватил каминную кочергу из кованого железа, тяжелую, вымазанную сажей. Длиной примерно с бейсбольную биту.

Джо начал со столовой и яростно и неуклонно продвигался по всему дому. Он не бил людей, только вещи. Повсюду раздавался звук трескающегося дерева, бьющегося стекла, глухих ударов и звонких падений, когда он снова и снова опускал кочергу на стол, на кресло, на все это множество мисок и блюд с едой. Шум напугал меня, но я не плакала. Я слушала. Мы все слушали. Приглушенные разговоры и тихие слезы уступили место нервному, испуганному шиканью.

Хрясь. Он зашел в гостиную. Хрустальная ваза, полная леденцов, фарфоровая настольная лампа с холщовым абажуром, коллекция изящных стеклянных кошечек Нони – все было разбито и разлетелось по полу. Джо помедлил перед пианино, а затем нацелился на фотографии, которые стояли на нем: картинки того, чем мы, Скиннеры, были до сегодняшнего дня. Все шестеро: Эллис и Антония, Рене и Кэролайн, Джо и малышка Фиона. Хрясь. Все шестеро на ветреном пляже Новой Англии и перед рождественской елкой в мишуре, смеющиеся и позирующие, стоящие в обнимку, держащиеся за руки. Хрясь. Мы, дети с выпавшими молочными зубами, безликие младенцы, толстощеко выглядывающие из пеленок. Наши гордые и усталые родители, яркие, безупречные, прекрасные даже в своем клетчатом полиэстре. Хрясь. И все это исчезло.

Я ждала, что кто-нибудь остановит Джо, но никто этого не делал. В комнате раздавались лишь звуки разрушения, охи и испуганные вздохи, но кроме этого – тишина. Никто не произнес ни слова. Никто не шевельнулся, чтобы остановить его. Даже Нони оставалась на своем диване, с бледным потрясенным лицом. Я не понимала тогда и не пойму до конца своей жизни, почему наша мать не взяла из рук Джо кочергу, не обняла его, не сказала ему, что все будет хорошо?

Наконец Джо остановился. В свои семь лет он был уже полтора метра ростом. Его бледные лодыжки и бледные костлявые запястья торчали из одолженного у кого-то черного костюма. Пластмассовая пыль покрывала его волосы, плечи, кожу лица. Свободной рукой он вытер со лба пот.