Последний рейс «Фултона» - стр. 77
Несколько раз гонял Лобов Тихона по новой, придуманной для него биографии.
И о монастыре Тихон многое узнал. Кому угодно, хоть самому настоятелю, мог рассказать его историю. А рассказать было что – монастырю шестьсот лет исполнилось. И все эти годы князья да цари наделяли его земельными угодиями, драгоценными подарками.
И недаром раскошеливались – расплачивались монахи усердной службой, вбивали в мозги простому народу, что царь – Помазанник Божий, потому верить и подчиняться ему надо безропотно.
О многом бы поведал Тихон богомольцам, вместе в которыми пыльной, истоптанной тысячами ног дорогой брел к монастырю, повесив на посошок свои австрийские ботинки. О том, как весной восемнадцатого года монахи подняли кулаков и зажиточных крестьян окрестных сел на восстание; как во время мятежа попы пулеметами косили рабочих и красноармейцев с колоколен Владимирской и Богоявленской церквей города; как родилась тогда пословица: «Что ни попик – пулеметик».
Но молчит Тихон, а вернее – Алексей Кузьмин. Поглядывает на небо – не застанет ли на дороге дождичек, прислушивается к разговорам попутчиков-богомольцев.
Брело их в монастырь много, а разговоры всё одни и те же – о чудесах, которые творила икона Волжской Божьей Матери. То слепой, приложившись к ней, исцелился-прозрел; то калека вдруг бросил костыли и пошел быстрей здорового; то горбатый выпрямился. А одного маловера, кривого мужика, чуть не избили.
Благостно вздыхал Алексей Кузьмин, поджимал губы, крестился.
Монастырь – как крепость. Толстенные каменные стены длиной чуть не в два километра, на девяти углах – башни с бойницами. У стен крестьянские подводы, у ворот нищие и калеки милостыню собирают, тут же два монаха-привратника за порядком следят. Вплотную к монастырской стене кедровая роща подступает, в ней – затянутые изумрудной ряской пруды.
Вспомнил Тихон: на одном из могучих кедров и нашли икону Волжской Богоматери, поклоняться которой толпами шли верующие. Представил, как, путаясь в долгополых рясах, монахи втаскивают на кедр тяжеленную икону, – и чуть не прыснул от смеха, едва удержался.
Монастырское подворье широкое, кроме центрального храма еще три церкви, две часовни стоят. У храма, где икона Пресвятой Волжской Богоматери, на паперти нищих больше, чем у ворот. Тянут руки почти к самому лицу, друг друга отталкивают, ругаются.
Тихон скупо подал милостыню, пока вошел в храм – и пинков, и толчков от богомольцев натерпелся. И в самом храме теснота – локтя не просунуть. Душно, приторно пахнет расплавленным воском и потом. Люди бормочут молитвы, кряхтят от давки.
– «Алчущим читательница, странным утешение, обидимых от обид и бед избавляющая…» – тянет молитву чернобородый поп.
А Богоматерь в красном покрывале прижала к себе худосочного ребенка и смотрит на толпу скорбно, вот-вот расплачется. Какая, мол, я вам, люди, заступница – самой страшно…
Помолился ей Тихон, пошел в монастырскую гостиницу с жильем устраиваться. А мест свободных нет, то же самое – в «странноприемщице» рядом.
Тут народ опять повалил в центральный храм – начали обедню служить. И Тихон туда. Слышит, как ветхая старушка бойко шепчет другой:
– Глянь-ка, Агафья, на старосту, на Сафонова. Так глазами и шныряет, кто сколько ему на поднос положил.
– Ох и жадный, – согласилась с ней вторая богомолка.