Последний полицейский - стр. 21
Дальше «Сайентифик Америкен» углубляется в сложности: астрофизика, перигелий и афелий, усреднение орбиты и оценки элонгации. Голова у меня идет кругом, глаза болят, но Зелл явно прочитал все до последнего слова и испещрил страницы заметками, выполняя на полях зубодробительные подсчеты со стрелками к статистическим значениям и астрономическим величинам.
Я тщательно закрываю коробку крышкой и смотрю в окно, кладу ладони на коробку. Снова всматриваюсь в число, твердо выведенное на ней черным маркером. «12 375».
И снова чувствую что-то. Не знаю что, но нечто.
– Могу я поговорить с Софией Литтлджон? Это детектив Генри Пэлас из полиции Конкорда.
После паузы вежливый женский голос встревоженно отвечает:
– Это я. Но, думаю, у вас вышло какое-то недоразумение. Со мной уже говорили. Это ведь… о моем брате, да? Мне сегодня уже звонили. Мы с мужем оба отвечали на вопросы.
– Да, мэм, я знаю.
Я говорю по основной линии из отдела. Оцениваю Софию Литтлджон, представляю ее, рисую портрет по тому, что мне известно, и по тону голоса: настороженного, профессионального, сочувствующего.
– Вам сообщила прискорбное известие констебль Макконнелл. Мне очень жаль снова вас беспокоить. Я, как уже сказал, детектив, и у меня всего несколько вопросов.
Говоря, я замечаю неприятные сдавленные звуки – через комнату от меня Макгалли, обмотав шею своим черным шарфом от «Бостон-Брайнс», карикатурно давится воздухом. Я отворачиваюсь и пригибаюсь на стуле, прижимая трубку ближе к уху.
– Ценю ваше сочувствие, детектив, – благодарит сестра Зелла, – но я, право, не знаю, что еще могла бы сказать. Питер покончил с собой. Это ужасно. Мы были не так уж близки.
Сперва Гомперс, потом Наоми Эддс. И теперь родная сестра. В жизни Питера Зелла было множество «не слишком близких» людей.
– Мэм, я должен спросить, была ли у вашего брата причина вам писать? Оставлять записку, адресованную вам?
На том конце провода долгое молчание.
– Нет, – отвечает наконец София Литтлджон, – нет, не представляю.
Я делаю паузу, слушаю ее дыхание и только потом спрашиваю:
– Вы уверены, что не знаете?
– Да. Уверена. Простите, детектив, но у меня сейчас совершено нет времени на разговор.
Я подаюсь вперед. Радиатор отопления в углу звонко чмокает.
– А завтра?
– Завтра?
– Да. Простите, но мне очень важно с вами поговорить.
– Хорошо, – после новой паузы отвечает она. – Конечно. Вы могли бы с утра заехать ко мне домой?
– Могу.
– Совсем рано. Без четверти восемь?
– В любое время. Пусть будет семь сорок пять. Благодарю вас.
Пауза. Я смотрю на телефон, гадая: то ли она положила трубку, то ли на линии снова неполадки. Макгалли походя ерошит мне волосы, в другой его руке болтается пакет с комплектом для боулинга.
– Я его любила, – вдруг говорит София Литтлджон глухо, но с силой. – Он был мой маленький братик. Я так его любила!
– Не сомневаюсь, мэм.
Я записываю адрес, вешаю трубку и еще секунду сижу, уставившись в окно, за которым все та же снежная слякоть.
– Эй! Эй, Пэлас!
Детектив Андреас скрючился в своем углу, потерявшись в темноте. Я и не знал, что он здесь.
– Как дела, Генри? – Голос у него пустой и невыразительный.
– Нормально. А у тебя?
Я вспоминаю ту искрящую паузу, то затянувшееся мгновение и мечтаю, чтобы можно было заглянуть в голову Софии Литтлджон. Хотя бы в то мгновение, пока она перебирала причины, почему ее брат написал на листке «Дорогая София».