Последний поклон - стр. 105
Объявилась тетка Васеня, суровым взглядом сразила она мужа, дескать, затесался, не обошлось без тебя. Дядя Левонтий, на крепком уже взводе, возгласил:
– А вот и жена моя, Васеня, Василиса Семеновна! Хар-роший человек! Ну, чё ты, чё ты уставилась? Судишь меня? А за что судишь? Я ж тут свой! Еще свой-то какой! Правда, тетка Катерина? – за этим последовал крепкий поцелуй и объятие такое, что бабушка взмолилась:
– Задавил, ой задавил, нечистый дух! Эко силищи-то! Вот бы на работу ее истратить…
– Л-люблю потылицынских! Пуще всякой родни! Из всего села выделяю!..
Васеню втащили за стол, усадили рядом с дядей Левонтием к уже разгромленному столу. Она для приличия церемонилась, двинула локтем в бок мужа. Он дурашливо ойкнул, подскочил. Все захохотали. Засмеялась и Васеня.
– Хочешь быть сыта – садись подле хозяйки. Хочешь быть пьяна – трись ближе к хозяину! – советовали Васене. на что она оживленно отозвалась:
– А я у обох!..
А бабье плясало и выкрикивало под Мишкину гармонь, которую он рвал лихо, нещадно, и, дойдя в пляске до полного изнеможения, гости валились за стол, обмахивались платками, беседовали разнобойно, всяк о своем.
– Што ж, гости дорогие! Хоть и много выпито, но опричь хлеба святого да вина клятого все приедливо, сталыть, ошарашим еще по единой!
– Да-а, Катерина Петровна, беда учит человека хитрости и разумленью. До голодного года скажи садить резаную картошку – изматерились бы, исплевались.
– И не говори, сват. Темность наша.
– А назем взять? Морговали?
– Я первая диковала: «Овощь с дерьмом ись не буду!»
– Во-от! А нышло: клади назем густо, в анбаре не будет пусто!
– И не зря, сват, не зря самоходы сказывают – добрая земля девять лет назем помнит…
– Тятя. закури городскую.
– Не в коня корм, Вася. Кашляю я с паперес. Ну да одну изведу, пожалуй.
– Я ему шешнадцать, а он – десять! Я шешнадцать! Он десять! – рубил кулаком Кольча-старший.
– На чем сошлися?
– На двенадцати.
– Вот тут и поторгуй! Жизня пошла, так ее!
– Н-на-а, лихо не лежит тихо, либо валится, либо катится, либо по власам рассыпается…
– …И завались сохатый в берлогу! – рассказывал дядя Ваня, давно уже забросивший охоту, потому как прирос к сплавному пикету. – А он, хозяин-то, и всплыл оттуда! Я тресь из левого ствола! Идет! Тр-ресь из правого! Идет!
– Иде-от?
– Идет! Вся пасть в кровище, а он идет. Цап-царап за патронташ – там ни одного патрона! Вывалились, когда сохатого гнал…
– Биллитристика все это! – ехидно заметил грамотей Зырянов. – Со-чи-ни-тельство!
– Вякай больше! Чё ты в охоте понимаешь? Сидел бы с грыжей со своей и не мыкал…
Бабушка вклинилась меж Зыряновым и дядей Ваней – сцепятся за грудки, чего доброго…
– Не пьют, Митрей, двое: кому не подают и у кого денег нету. Но чур надо знать! Норму.
– И только поп за порог – клад искать, – а русский солдат шу-урх к пападье-еэ под одеяло-о-о!.. – напевал Мишка Коршуков Августе в ухо.
– Руки зачем суешь куда не следует? Убери! Вон она, мама-то… Все зрит!
– Вот рыба таймень, так? – уминал пирог и спрашивал у близсидящих бабенок дядя Левонтий, про которого, смеясь, говорили они, что-де где кисель, тут он и сел, где пирог, тут и лег. – Я когда моряком ходил, спрута жареного ел!
– Каво-о-о?
– Спрута! Чуда такая морская есть – змей не змей: голова одна, хвостов много. Скусная, гада, спасу нет!