Последний писк модницы - стр. 9
Но вот сами растюшки откровенно разочаровали Фиму. Она любила что-нибудь пышно цветущее вроде олеандра или розы, на худой конец годились и гладиолусы. А те растюшки, которыми восхищалась тетушка, выглядели как-то убого. Какие-то были похожи на сухие, торчащие в разные стороны палочки, какие-то на кустики без листьев, попадалось среди них вообще непонятно что, мясистое, толстое, неопределенной формы да еще и покрытое то ли колючками, то ли шипами.
– И зачем он… оно… они тебе?
– Как это зачем? Любоваться!
– О-о-о, – протянула Фима, постаравшись, чтобы ее голос звучал максимально уважительно. – Значит, ты будешь на них любоваться… ага.
– Почему это я? Мы все будем любоваться! Поставим на кухне, и у нас каждое утро будет ритуал любования прекрасным. Знаешь, что говорят японцы на этот счет?
– Что они говорят?
– Что созерцание прекрасного продлевает человеку жизнь, делает его душу чище, а дух крепче.
– Разве душа и дух – это разные вещи?
– Не придирайся. Главную суть мной сказанного ты уловила, я думаю.
Фиме пришлось подтвердить, что да, уловила.
– Вот только насчет кухни я не уверена. Понравится ли им там? Все-таки на кухне то жарят, то парят, жир и пар.
– Я тоже думала об этом. Но было бы эгоистично с моей стороны оставить себе одной эту красоту.
Чувствуя, что появился шанс улизнуть от мутного японского ритуала любования невзрачными кактусами, Фима очень воодушевилась и с жаром заверила тетушку, что никто ничего такого и не подумает, напротив, все будут просто счастливы, если тетушка получит в свое единоличное распоряжение всю эту красоту. Полностью!
Тетушка выглядела довольной.
– Ты себе даже не представляешь, какой ажиотаж был вчера на выставке. Я думала, что меня снесут. Если бы не Филипп Петрович, то мне к прилавку Елохиной было бы и не пробиться. Но Филипп Петрович красавец! Два метра пять сантиметров. Он всех раскидал и прорвался!
– Стоп! Что это еще за Филипп Петрович?
– О! Интеллигентнейший человек. Мы с ним когда-то работали в одной лаборатории, потом в девяностых там все развалилось, но Филипп Петрович – это мозг! Он не растерялся. С несколькими нашими сослуживцами они открыли собственную контору, конечно, масштаб несопоставим, но на свой хлеб с маслом они за эти годы хорошо заработали. Ты бы слышала, как он уговаривал меня принять в подарок «траву жизни»!
– Это что такое?
– Очень редкое и дорогое растение. Безумно дорогое. Везут откуда-то с Ближнего Востока, да еще растет оно там не всюду, а исключительно в глухих уголках пустыни. В общем, денег за него хотят немыслимое количество. Конечно, я отказалась от такого дара!
– Но почему?
– Мы с Филиппом знаем друг друга сто лет, но мы не в тех отношениях, чтобы я принимала от него ценные подарки. Хотя с его женой мы в свое время были лучшими подругами.
– То есть он старая гвардия? – одобрила Фима. – Это хорошо! Но он женат?
– В том-то и дело, что Стасенька скончалась несколько лет назад. И с тех пор Филиппу очень одиноко. Дети и внуки у него имеются, но они живут далеко. Кажется, кто-то из мальчишек обитает в Австралии, кто-то в Австрии. Я не прислушивалась, главное, что Филипп заразил меня!
– Чем это?
– Хобби! Он заразил меня своим хобби. И теперь мы с ним – флорарианисты.
Прозвучало это как-то двусмысленно, но тетушка пребывала в таком упоении от своего нового увлечения, что Фима не отважилась с ней пререкаться.