Последний остров - стр. 15
– Как долго тебя не было в этот раз. Заждались мы тебя…
– Кто это «мы»? Опять, поди, в школу вызывали? Сказала бы, что недосуг мне. Работы сейчас… Лес-то просыпается. Да и новый промхоз открывается. Слышала, поди, немцев пленных понавезли. Начнут теперь лес пластать…
Говоря это, Мишка приставил к косяку ружье, снял и степенно, как мужчина-добытчик, подал матери рюкзак.
– Здесь караси. В логах нарыбалил, – он стянул с головы треух, устало опустился на заваленку и поправил на голове сбитые влажные волосы.
– Ох, горюшко ты мое, – Катерина с ласковой удивленностью поглядела на сына. – Повзрослел-то как! Вернется отец с фронта, совсем не узнает своего мужичка…
И потянула к глазам кончик платка.
– Ну вот! Опять затеяла… Ты лучше скажи, кто тут еще ждал-то меня? Дед Яков, что ли? Так он у меня дождется. Или Тунгусову приспичило дровишками разжиться?
– Не гадай, все равно не угадаешь, – мать развязала мешок и похвалила Мишку. – Вот это кстати. Молодец, сынок, хорошую рыбку ты поймал сегодня. Я вот прям сейчас и пожарю ее. А ты сбегай к соседям, попроси горстку соли. Без соли-то какое угощение…
И опять в ее интонации и в потерянно-просящем взгляде Мишка уловил что-то незнакомое, словно мать робко обращалась к чужому и взрослому человеку.
– У нас один сосед, – сразу насупился Мишка.
– Вот я и говорю, у деда Якова всегда соль есть. Тебе-то он не откажет.
– Не пойду к Сыромятину! – строго и решительно заявил Мишка. – Убивец он. Понятно? Загубил вчера олененка. Хотел даже на него акт составлять, да передумал пока.
– Поговори у меня, Аника-воин, – посерьезнела и Катерина.
– Да он же браконьером заделался! Самым что ни есть настоящим!
– А ты большой да умный стал. Уже позабыл, кто нам эти два года помогает, кто тебя на путь-дорогу вывел и на такую хорошую работу устроил?
– Ну чего ты расшумелась? Я ведь порядок соблюдаю. Война же, мам… Должен быть везде самый строгий порядок, а он… И не пойду я с дедом Яковом на мировую.
– Сынок, нельзя так больно-то уж круто. Ты еще и лес путем не научился понимать, а с людьми уже с плеча вопросы решаешь. Боязно мне за тебя… Гордыня не всегда украшает человека, и деревенские наши не любят излишне горделивых. Что вот я теперь батьке твоему напишу? Что ему отвечу?
Она вдруг улыбнулась и показала солдатский треугольничек.
– Отец! – вскочил Мишка с завалинки. – Мам, что ж ты молчала?! Ура! – и он зашвырнул в дальний угол двора свой треух. – Ладно, не сердись на меня. Я… так уж и быть, схожу к Сыромятину, а потом тихонько, по буковке, прочтем с тобою папанькино письмо.
Он рассмеялся, радостно глянул на свой двор в мягкой росистой свежести. Роса блистала на прошлогодней траве, на заборе, и была она крупная, прошитая солнцем как серебряные колокольцы, ими осторожно позванивали утренние лучи. А в тени роса таилась еще туманной роздымью и походила на россыпи камушков дымчатого шпага. Но скоро и здесь появится солнце, и росинки дымчатого шпата станут совсем хрустально-прозрачными.
На крыше возмущались воробьи, а из дуплянки выглядывала скворчиха. Она недавно прилетела и выдворила нахальных захватчиков, так как много уж весен кряду высиживала в этой дуплянке скворчат. Теперь она поочередно со скворцом дежурит и ремонтирует свою квартиру.
Мишка махнул прямо через забор, до смерти перепугал соседского петуха, который собирался горланить с высокого тына, и взбежал на крыльцо. Дом у соседей старинный, крестовый, и выкрашено все в цвет переспелой вишни.