Последний из Двадцати - стр. 48

Мастер Рубера предпочитал упрёкам с наставлениями угрюмый взгляд. Парню хватало лишь чувствовать его на себе, чтобы память сама вытащила из своих недр брошенную учителем фехтования обиду – все беды, что попадутся на твоём пути, несносно-бестолковый мальчишка, ты навлечёшь на себя сам!

Вот, шмыгнул носом Рун, навлёк.

Ему страшно не хватало эмоций на лице Ска. Если бесовка извивалась в танце победного восторга, то на каменном лице стальной девы не отражалось ничего. Рун не знал, куда его ведут, не знал, обречён он или всё ещё смеет лелеять надежды, не знал…

Просто не знал.

Уши вдруг заложило – Рун глянул и увидел, как брошенный Ска куб пролетел над головой, с грохотом рухнул где-то там, у тронного зала. Откуда они начинали. И как только она бросает кости, что они вылетают, задался вопросом юный чародей. Огненная птица вновь явила себя перед ним, заставляя встать. Рун хотел захныкать, словно малое дитя. Ему вспомнилось, как он сотни раз удивлялся стремительности взрослых собратьев: что бы не случилось, они вставали, творили, делали. Он спрашивал старого Мяхара, разве им не бывает лень?

Бывает, отвечал старик.

Сейчас он понимал его как никогда лучше.

Бесовка вдруг изменилась в лице и нахмурилась – помимо прочего, фонтан сил даровал возможность сделать один ход вне очереди. Пусть и слишком незначительная, но победа!

Рун нырнул в следующий зал, держа клинок наготове – ещё десять минут назад это спасло ему жизнь: брызжущий ядовитой слюной ядоплюй прыгнул на него с потолка и тут же напоролся на меч.

Спасло и сейчас. В заставленной книжными полками зале на него метнулись буквы. Пышущие жаром, озарённые свечением, они норовили ударить яркими лучами знаний по глазам, проникнуть в мозг, вытеснить бестолковщиной дельные мысли.

Но они боялись клинка. Мастер Рубера не раз говаривал на уроках фехтования, что противник может оказаться призраком, мыслью, принявшим осязаемый облик проклятием – в первую очередь следует понять, есть ли у него кровь. Всё, что кровоточит из вспоротых ран – боится клинка.

Фраза, глупая и липкая, из любовного романа, навязчиво лезла в глаза, закружилась вокруг летучим червём.

Рун вспорол её в том месте, где была запятая, разделил каждое слово, будто на уроке грамматики.

Удивился.

Будучи магом он творил всякое, обращал невозможное в обыденность, обыденность в невозможное. Но ещё никогда прежде его не атаковали книги.

Словно стая взбалмошных летучих мышей, они взлетали со своих полок. Проказливые язычки закладок трепало потоками ветра. Шуршали бесконечностью мудрости и приключений парящие книги, хлопая крыльями обложек.

Думать – это не сейчас, велел самому себе юный чародей, думать это обязательно будет потом.

Словно заклинания, с страниц книг слетали фразы и предложения. Будто обручи, они окружали собой Руна, норовили стянуться, заключить в плотные тиски слов.

Парень едва не взвыл, когда прозевал нависшую над ним угрозу. Каскад глаголов ударил его по щеке мокрой пощёчиной, лизнул нос, влился внутрь через глаза.

Последнего из Двадцати накрыл с головой самый настоящий сумбур чужих переживаний и сопливых фантазий. Словно он, наконец, обратился в долгожданную жертву, книги бросились на него, как изголодавшиеся крысы на добычу.

Рун широко раскрыл слезящиеся глаза, едва не выронил клинок из рук. Перед ним зашелестела страницами книга – желтое покрывало пустоты, жаждущее чужих переживания раскрылось перед ним в полной красе. Он вдруг ощутил, как пустота смотрит на него из глубин чистых листов, а сам он вдруг перестаёт быть собой. Волосы потянуло потоком невесть откуда взявшегося ветра. Боль, пронзившая чародея, кричала о том, что его разрывают на куски. На жёлтом полотнище начали появляться первые буквы. Сквозь плеяду наваждения смело пробивалась догадка, что его ЧИТАЮТ.