Последние станут первыми - стр. 13
Она и сейчас лежит в шкафу. После известия о гибели Андрея я к ней не прикасалась. Что-то умерло во мне вместе с ним, а без этого «чего-то» свистулька – только никчемное барахло.
А старика я сразу же прозвала про себя Повелителем Птиц. Их у него было много, разных: керамические – расписанные цветами и просто терракотовые – , сделанные из шариков для пинг-понга, ещё какие-то…
Повелитель Птиц решил расширить бизнес. На переносном прилавке среди празднично-ярких птичек стояла небольшая клетка с попугайчиком. Ничего особенного, обычный голубой волнистик, ещё одна несбывшаяся детская мечта. И ей уже не сбыться: мне сейчас только попугайчика не хватало – в подвале, с дежурствами и экстренными.
– Продаёте попугая?
– Нет. Он у меня гадает. Хотите? Пятнадцать рублей.
Старик одет нищенски, но всё на нём чистое и целое. Не побирается – продаёт свои поделки. А пятнадцать рублей – это полпачки макарон или буханка хлеба.
– Идёт.
– Гриша, погадай даме!
Повелитель Птиц провел узловатым пальцем по прутьям клетки. Гриша глянул на меня чёрным глазом-бусинкой, прыгнул с жердочки на жердочку и выхватил скатанную в тугой рулончик бумажную полоску из вороха таких же, лежащих в пластиковой мисочке. Старик ловко вынул бумажку у него из клюва.
– Вот молодец, умница. Берите. Только не говорите «спасибо».
Я сунула бумажку в кошелёк и тут же о ней забыла.
В забегаловке Сурена делают отличные чебуреки, золотистые и хрустящие. Я съела парочку, совершенно не ощущая вкуса, запила их чаем. Когда последний раз еда доставляла мне удовольствие? И когда жизнь была в радость? Давно, очень давно. Когда Андрей был жив.
Я брела по рядам, прикидывая, что бы мне хотелось купить, и отстраненно понимая, что не хочется ничего. Носильные вещи есть. Теплую куртку буду присматривать ближе к осени. А вот Димке нужны джинсы. Через полтора месяца в школу, вряд ли он за это время вырастет больше чем на десять сантиметров. Куплю на вырост.
Подходящие джинсы нашлись на третьем по счету прилавке. Но я не успела прицениться: под левую лопатку уперлось что-то твердое, и скрипучий голос произнес: «Руки вверх!» Я покорно подняла руки, и тут неведомая сила отшвырнула меня прочь. Я полетела вдоль прилавка, пытаясь удержаться на ногах, хватаясь за плохо обструганные доски, сметая разложенные джинсы – и в конце концов шлёпнулась на асфальт. Жесткое приземление на копчик едва не вышибло из меня дух, на глазах выступили слёзы. Проморгавшись, я увидела того, кому была обязана жизнью – как он мог считать – либо сломанным копчиком. Плечистый невысокий мужик в джинсах и синей футболке стоял над поверженным противником, наступив ему на стопу, направив на него отобранный автомат.
– Славик, – морщась от боли в копчике, сказала я, – не плачь, сейчас маме позвоним.
Но Славик продолжал плакать, размазывая по лицу слёзы и кровь из разбитого носа. В умелых руках даже пластиковый автомат – отличное холодное оружие, и мужик в синей футболке профессионально расквасил Славику нос.
Будь автомат настоящим, Славик валялся бы без сознания, с лицом, смятым в кровавую маску. Но Славик нёс службу с игрушечным автоматом. В серо-бело- голубом «городском» камуфляже и старой милицейской фуражке, он патрулировал рынок весь рабочий день, и на его плохо выбритом лице отражалось величие принятой миссии. Славик бдил, обеспечивал закон и порядок, с утра до вечера патрулируя рынок с игрушечными наручниками, рацией и автоматом. Вечером его забирала старуха-мать, которая подрабатывала где-то неподалёку уборщицей. Он прижился здесь давно, стал местным талисманом. Торговцы считали, что Славик приводит клиентов и выручку, угощали, иногда что-нибудь дарили: носки, майки. Однажды подарили наручники из секс-шопа – с розовым мехом и стразиками… Славик не благодарил, ему было некогда. Он служил закону. Если бы он лучше разговаривал, то наверняка повторял бы фразу, выбитую на памятнике американскому полицейскому: «Именем народа я приказываю быть спокойствию!» Но словарный запас Славика был куда беднее, и его картавые выкрики: «Руки вверх! Облава!» были необходимым мотивом в симфонии рынка.