Последние дни наших отцов - стр. 32
– Приглашу, – сказал Кей. – Всех вас приглашу.
Дени радостно улыбнулся.
– А ты женат? – спросил его Эме.
– Меня жена мирно ждет в Канаде. И двое мальчуганов.
– Скучаешь по ним, да?
– Конечно скучаю. Черт, это как-никак моя семья… Это не мир, а сплошное горе, скажу я вам.
– А лет им сколько, твоим мальчуганам?
– Двенадцать и пятнадцать. Вы мне их немножко напоминаете, – сказал он, обратившись к молодежи. – Скоро они тоже станут маленькими мужчинами.
– А ты, Стан, холостяк? – спросил Кей.
– Холостяк.
Все погрустнели и замолчали.
– Как бы то ни было, тут жену особо не найдешь, – снова заговорил Кей.
– Лора-то есть, – возразил Фарон.
– Лора, она с Пэлом, – отозвался Эме.
– А кстати, где они? – спросил Станислас.
Ответом ему был дружный хохот. Толстяк никому не сказал про их убежище: они были такие красивые вместе, он не хотел, чтобы им мешали. Остальные ничего не смыслили в настоящей любви.
– Трахаются небось, – хохотнул Фарон. – Везунчик Пэл! Давненько я не трахался.
– Трахаться – это главное, – провозгласил Кей под приветственные крики.
– Трахаться – это пустяк, – воскликнул Толстяк. – Нужно что-то еще…
– И что же? – насмешливо спросил Фарон.
– В отпуске я бывал у шлюх в Сохо. Утром одна, днем другая, вечером третья. Весь день сплошные шлюхи. А потом приглянулась мне одна девица из Ливерпуля, работала на Уитфилд-стрит. И представляете, мы с ней больше не расставались, несколько дней из постели не вылезали, прямо как влюбленные, а когда я ей сказал, что ухожу насовсем, она меня крепко-крепко обняла. Забесплатно. Это что, не любовь?
Он сел на кровати, обвел взглядом товарищей и повторил:
– Это что, скажете, не любовь? Не любовь, мать вашу?
Все дружно кивнули.
– Да, Толстяк, – ответил Кей. – Она тебя любит, это точно.
– Вот видите, трахаться – это пустяк, если потом тебя крепко не обнимут. Трахаться надо с любовью!
Повисла пауза, и все вдруг заметили, что Клод с какого-то времени не произнес ни слова.
– Ты в порядке, Клод? – спросил Эме.
– В порядке.
И тут Толстяк задал вопрос, который мучил их всех:
– Попик, если ты станешь кюре, ты больше не будешь трахаться?
– Нет.
– Никогда?
– Никогда.
– Даже с проститутками?
– Ни с проститутками, ни с кем.
Толстяк покачал головой.
– А почему нельзя трахаться, если ты кюре?
– Потому что Господь не хочет.
– Ха, ясно, что ему-то никогда не припирало!
Клод побледнел, а остальные расхохотались.
– Мудак ты, Толстяк, – сказал Кей. – Мудак, но мне смешно.
– С чего это я мудак, спрашивается, а? Имею я право спросить, почему кюре не трахаются, вашу мать? Все трахаются, вообще все. Так почему попики не водят шашни с попками? Это что значит, никто не хочет перетрахнуться с Клодом? Клод совсем не дурен, имеет право трахаться, как все. Да будь он хоть уродом из уродов, царем уродов, у него было бы право пойти заплатить шлюхам, милым славным шлюшкам, и они бы прекрасно им занялись. Если хочешь, Попик, я свожу тебя к шлюхам.
– Нет уж, Толстяк, спасибо.
Они снова засмеялись. Кто-то подремывал, было уже поздно, и все стали готовиться ко сну. Пэл с Лорой незаметно присоединились к товарищам. Толстяк обошел спальни и пожелал всем спокойной ночи. Он делал это каждый вечер, проверяя, все ли на месте и не застукают ли его в момент побега. Когда он вернулся, Кей дремал, Пэл, казалось, уснул, а у Клода едва хватило сил нажать на выключатель у своей кровати и погасить свет. Толстяк улыбнулся в темноте. Скоро все будут крепко спать. И тогда он встанет.