Последние часы в Париже - стр. 6

Жозефина пожимает плечами.

– Может быть.

– Разве ты не хотела бы поехать в Париж?

– Наверное, да.

Суазик молча раскладывает вареный картофель по тарелкам.

– Когда-нибудь ты поедешь в Англию. – Я стараюсь разрядить обстановку. – У тебя вся жизнь впереди.

Суазик поднимает крышку кастрюли, и я вдыхаю насыщенный мясной запах говядины по-бургундски. Суазик подает жаркое, а затем осеняет себя крестным знамением:

– Боже, благослови пищу нашу.

Мы с Жозефиной шепчем:

– Аминь.

Пусть это по большей части морковь и сельдерей вперемешку с самыми дешевыми кусками мяса, блюдо очень ароматное, а говядина такая нежная, что тает во рту. Но Жозефина лишь ковыряется в тарелке, тычет вилкой в картофелину, разламывая ее пополам.

– Тебе нравится поэзия? – спрашивает она ни с того ни с сего, насмешливо поглядывая на меня.

Я застигнута врасплох ее вопросом.

– Да не особо. А почему тебя это интересует?

Суазик замирает с вилкой на полпути ко рту, устремляя взгляд на меня.

– Я бы почитала. Думаю, мне понравилось бы. – Жозефина макает кусочек хлеба в соус. – У тебя не найдется каких-нибудь стихов?

– У меня? – Я поднимаю глаза на Суазик. У нас всего двенадцать книг, и Жозефина давно их прочитала. И тут я вспоминаю. Томик стихов в чемодане наверху. Не может быть, чтобы она рылась в моих вещах. Она бы никогда этого не сделала, не так ли? – Нет, – осторожно отвечаю я. – Вряд ли.

Жозефина роняет мякиш в соус.

– Позор. – Она подцепляет вилкой кусочек мяса, отправляет его в рот и медленно пережевывает, наблюдая за мной.

Теперь я знаю. Знаю, что она рылась в моем чемодане наверху. В чемодане моих воспоминаний. Она видела томик стихов, который подарил мне Себастьян, и его послания, но он никогда не подписывался своим именем. Она бы не узнала, кто он такой. Там нет ничего опасного. Во всяком случае, я так думаю.

– Кто-то однажды подарил мне сборник стихов. – Я пытаюсь улыбнуться. – И я кое-что прочитала.

– Кто это был? – Ее вопрос короткий и прямой.

– Просто знакомый.

Она вздыхает, подхватывает размокший хлеб и кладет его в рот. Я понимаю, что мои ответы неубедительны, и хочу рассказать ей больше. Я хочу рассказать ей все. Но не сию минуту. Не в такой обстановке. Сейчас не время и не место.

– Я думаю, ты бы прекрасно провела время в Париже, – врывается голос Суазик, фальшиво-жизнерадостный.

– И наконец познакомилась бы с тетушкой Изабель. – Я улыбаюсь, но мне кажется, что мое лицо трескается.

– А еще с бабушкой и дедушкой. Я их почти не знаю. Я никогда не видела своего деда. Он еще жив?

– Да, жив. – Я стараюсь говорить спокойно. – Но он очень изменился после войны. – Война. Запретная тема в этом доме. Я бросаю взгляд на Суазик, в тревоге за нее теперь, когда мы ступаем на зыбкую почву.

– Но разве ты не хочешь его увидеть? – напирает Жозефина. – Вероятно, жить ему осталось недолго.

– Он не хочет меня видеть. Я тебе это говорила.

– Не хочет только потому, что ты не была замужем, когда родила меня? – Жозефина потирает нос. – Это не твоя вина, что мой отец погиб.

Я чувствую, как горят мои щеки. Мне не следовало говорить ей такое. Теперь многое придется объяснять. Я пытаюсь проглотить непрожеванный кусок моркови, но он застревает в горле. Я судорожно откашливаюсь, глаза слезятся. Суазик встает из-за стола и сильно ударяет меня по спине между лопатками. В попытке остановить кашель я хватаю стакан с водой и делаю большой глоток.