Последние часы в Париже - стр. 19
– Как тебя зовут? – спросила я.
– Исаак.
– Сколько тебе лет, Исаак?
– Восемь.
– А твоему брату?
– Четыре.
– Я – Элиз. – Я протянула ему руку для пожатия, обращаясь с ним как с мужчиной, кем он и должен быть. – А тебя как зовут? – Я повернулась к младшему брату. Он уже убрал руку со стены и засунул большой палец в рот, наблюдая за мной с подозрительностью.
– Его зовут Даниель, – ответил за него Исаак.
Я дала каждому по леденцу. Исаак сунул свой в карман, едва взглянув на меня. Я предлагала крошечный пластырь на его зияющую рану – конфетку за украденное детство, – и мы оба это знали. Даниель возился с оберткой, и брат забрал у него леденец, аккуратно снимая липкую бумагу, прежде чем вернуть конфету. По тому, как Даниель запихнул ее в рот и захрустел ею, я догадалась, что он голоден. Я вспомнила о яблоке, что хранила в кармане со вчерашнего дня. Одна мысль о нем унимала остроту голода, который никогда не покидал меня. Я вытащила яблоко, и глаза мальчишек широко распахнулись, что заставило меня задуматься, когда они ели в последний раз. Я протянула яблоко Исааку.
– Merci. – Даже не взглянув на угощение, Исаак отдал его младшему брату. Я смотрела, как Даниель откусывает большой кусок, затем еще один. Он уже собирался сделать и третий укус, когда вдруг замер и посмотрел на Исаака большими печальными глазами, после чего передал ему яблоко. Мне захотелось обнять малыша, но вместо этого я открыла коробки, которые принесла, и раздала одежду женщинам.
– Эти двое уходят следующими, – прошептала Анаис, забирая у меня детскую рубашку. – В это воскресенье.
Мне стало не по себе. В это воскресенье? Я до сих пор не оправилась от потрясения после утренней встречи с полицией и предпочла бы выждать еще какое-то время. Я не могла избавиться от дурного предчувствия. Просто нервы, сказала я себе. Ничего больше. Я посмотрела на Анаис и кивнула. Это означало, что все остается в силе. Я должна прийти в воскресенье, чтобы сопроводить двух мальчиков в Булонский лес, где они встретят своего passeur[28], который вывезет их из Парижа на юг и дальше, к швейцарской границе. Мне отводилась самая скромная роль, и я понимала, что мой риск – ничто по сравнению с тем, как рискуют другие.
Глава 8
Париж, апрель 1944 года
Себастьян
Париж весной. Себастьян всегда мечтал посетить Город света в это время года. Но не так. Не тогда, когда Париж шарахался от него, побежденный и безжизненный. Париж превратился в город темных мундиров, зловещих черных автомобилей, бесшумно проносящихся мимо, подкованных сапог, эхом отдающихся в тишине пустынных улиц. Это был уже не тот Париж, который он посетил восемь лет назад впечатлительным шестнадцатилетним юношей. Теперь он чувствовал себя потерянным и чужим в этом городе, когда-то распахнувшим перед ним свои двери. Он бы предпочел быть дома, в Дрездене, а не в оккупированном Париже.
Он бродил по набережной, разглядывая старые книги и фотографии на прилавках bouquinistes[29] в темно-зеленых деревянных домиках, выстроившихся вдоль берегов Сены. Ему бы хотелось завязать разговор с кем-нибудь из стариков-букинистов, но он знал, что они просто буркнут в ответ, нарочито глядя в другую сторону. Он не осуждал их и старался не принимать это близко к сердцу. Виной всему его военная форма, ничего личного. Он бы с удовольствием ходил в штатском в свободное от службы время, но именно потому их и заставляли носить форму постоянно; это служило своего рода напоминанием о принадлежности к Третьему рейху. Всю свою жизнь он принадлежал кому-то другому, но никогда – самому себе. Вот почему часто задавался вопросом, каково это – быть свободным. Иметь выбор.