Послание к Коринфянам - стр. 10
– Ну, таких фигур, наверное, десятка полтора или два, – сказал я.
– Тогда, видимо, потому, что вам я верю. Глупо, правда? И в политике, и в моем… роде занятий… доверие исключено. Существуют лишь деловые, сугубо профессиональные отношения. Вы, однако, кажетесь мне человеком, который не продаст эти бумаги, не использует их как орудие шантажа, не попытается обменять на карьерные льготы. Короче, вы человек, извините, порядочный.
– Благодарю, – сухо сказал я.
Почему-то слышать это от Рабикова было не совсем приятно. Словно хвалит тот, кого нисколько не уважаешь. Правда, в своих ощущениях я разобрался несколько позже, а тогда лишь старался схватить суть дела, которое он мне излагал. По словам Рабикова, ситуация сейчас была крайне благоприятная. Только что произошла очередная реорганизация российских секретных служб. КГБ превратился сначала в АНБ, а потом в ФСК. Каждый раз это, естественно, сопровождалось сменой начальников. Ну а с новым начальником, конечно, приходят и новые люди. Следуют кадровые перестановки, раздел сфер влияния. В результате работа, как он выразился, крысятника, парализована. Появились зазоры, в которые можно выскочить. Тем не менее он дважды очень строго предупредил, чтобы я ни в коем случае не пытался его разыскивать. Хаос хаосом, а профессиональная деятельность продолжается. Я принес вам секретные документы, такого у нас не прощают.
– Значит, этим вопросом сейчас занимается ФСК, – сказал я.
– А что, есть уже какие-то признаки? – мгновенно спросил Рабиков.
Тут я рассказал об обысках, которые были у меня и у Герчика. Рабиков на секунду запнулся, опустил веки, подумал, а потом заявил, что причин для серьезной тревоги, по его мнению, нет, это просто подозрения, рутинная проверка всех вариантов, не целенаправленная разработка, а прощупывание слабых мест. Они тоже считают, что я могу обратиться именно к вам. Это, впрочем, не означает, что я действительно к вам обратился. В общем, ерунда, волноваться пока не стоит. Главное, что у Нее сейчас, по-видимому, период ремиссии: контакты затруднены, оперативная информация не проходит. Вероятно, Она вообще не воспринимает сейчас никакой информации (Рабиков так и произносил «Нее», – «Она» с большой буквы). Не надо дергаться, не надо поспешных решений. Ваше дело не тактическая возня с исполнителями, а серьезная стратегическая разработка верхних ярусов власти. Удар должен быть нанесен прежде, чем Она опомнится.
– Ее надо похоронить, – сказал Рабиков.
И вдруг скрипнула скамейка, на которой мы расположились. И орава воробьев, прыгавших по песочнице, брызнула во все стороны.
День на мгновение точно померк.
– А доказательства? – тоном преподавателя математики спросил я.
Тогда Рабиков поднял голову и впервые за нашу встречу изобразил нечто вроде улыбки – плоские, бесцветные губы растянулись вдоль частокола зубов.
– Доказательства будут, – глухим странным голосом пообещал он.
И внезапно обернулся туда, где, невидимая сейчас за многоэтажными корпусами, возвышалась на краю Красной площади уступчатая кроваво-темная пирамида и где в полной тишине, стерильности и вечном покое набиралось сил Нечто, о чем мы осмеливались говорить только обиняками.
Казалось, оно к нам прислушивается.
Черные, как из копирки, зрачки Рабикова сузились, и несмотря на солнце, на удручающую жару, на уют патриархального московского дворика я почувствовал, что, как холодный червяк, шевельнулось у меня в груди тельце озноба и что теперь этот озноб будет лизать мое сердце долгие годы.