Поручик Ржевский и дамы-поэтессы - стр. 9
– Это у тебя что? Стихи?
– Да, – с набитым ртом произнёс Пушкин. – Читай, если хочешь.
Поручик прочёл, хотя неразборчивый почерк всячески этому препятствовал.
– Ну как? – спросил Пушкин, продолжая жевать.
– Опять ты забыл мой давний совет. – Ржевский покачал головой. – Я же тебе говорил: сначала утоли страсть к женскому полу, а уж после садись стихи сочинять. Иначе выходит слишком эротично.
– Да? – удивился Пушкин, не переставая жевать.
– Вот у тебя стихи про что? – тоном строгого критика продолжал поручик.
– Про осень.
– Нет, это не про осень. – Ржевский снова покачал головой и процитировал: – «Лесов таинственная сень с печальным шумом обнажалась…» Обнажалась, – повторил он многозначительно. – А дальше у тебя что? «Ложился на поля туман…» Ложился, – повторил поручик. – А в конце что? «Стоял ноябрь уж у двора». Стоял! – воскликнул Ржевский и опасливо оглянулся по сторонам, поняв, что произнёс слово «стоял» слишком громко.
Кажется, никто не обратил внимания на возглас, поэтому поручик снова обернулся к Пушкину:
– Я уж молчу про «гусей крикливых караван», который «тянулся к югу». Твой караван явно не к югу тянулся, а к сени лесов, которая обнажалась. И вообще гуси чаще летают клином. А клин – это уж совсем эротичный предмет. Куда такое годится?
– Я думал в четвёртую главу «Онегина» добавить.
– А все прочтут и поймут, что у Пушкина давно не было…
Лицо поэта сделалось непроницаемым. Кажется, его слегка обидели последние слова. Положив вилку, он произнёс:
– Знаешь, Ржевский, я тоже давно хотел тебе сказать: сначала утоли страсть к женскому полу, а уж после садись чужие стихи читать. Тогда не будет мерещиться эротизм в каждой строчке.
Поручик мог бы вспылить, но вместо этого глубоко задумался.
– Да, – наконец сказал он. – Верно говорят, что поэт – это пророк и провидец, который читает в душах людей, как в газете.
– Это сейчас серьёзно или шутка? – спросил Пушкин.
– Серьёзно, – ответил Ржевский. – Я как есть говорю: провидец ты. Ведь мы с тобой только начали беседу, а ты уж догадался, что я три недели без женщин… скучаю.
Пушкин добродушно рассмеялся.
– Значит, ты не просто так предлагал кутнуть? Насущная потребность?
Ржевский молча кивнул.
– Цыганский табор тут есть поблизости? – спросил Пушкин.
– Конечно, есть! – воскликнул поручик. – И, как назло, никто со мной туда ехать не хочет.
– А что ж ты в одиночку не съездишь?
– Нет. – Ржевский помотал головой. – Одному в табор ездить это всё равно, что одному пить. Дурная привычка. – Он вдруг задумался. – Но ты так и не сказал, отчего тебе теперь приходится кутить с опаской.
Поэт сразу перешёл на шёпот:
– Я же предупреждал: разговор не для чужих ушей. Сейчас расплачусь по счёту, поговорим у меня в номере.
– Лучше в моём номере, – предложил поручик. – А то у меня самый дорогой номер в здешней гостинице и, как назло, нет никого, перед кем похвастаться.
* * *
При появлении Пушкина блеск самого дорогого номера лучшей тверской гостиницы сделался как будто ярче. Ржевскому даже подумалось, что роскошь облагает разумом. Она стремилась завлечь нового гостя, соблазнить его и искусить, неслышно нашёптывая: «В следующий раз остановишься здесь. На цену не смотри».
Посреди гостиной на столе светилась чистейшим янтарём бутылка рейнского вина. Ржевский нарочно заказал бутылку в номер, дабы беседа текла веселее. К тому же половой, принимавший заказ, божился, что это рейнское вино с берегов Рейна, а не из города Кашина Тверской губернии, где некий купец Терликов недавно наладил производство «рейнского».