Поручик Ржевский и дамы-поэтессы - стр. 26

– Опять бредишь прозой? – строго спросил друга поручик. – Оставь. Не время сейчас. Лучше давай обговорим, как нам всем троим с этого обеда улизнуть, чтобы не вызвать подозрений.

Самый простой план – самый лучший, поэтому Ржевский предложил дружно покинуть залу под предлогом, что живот прихватило.

– У всех троих разом? – с сомнением спросил Пушкин.

– А почему нет? – возразил поручик. – Разве так не бывает? Вот когда я служил в Мариупольском полку, то у нас случалось, что весь полк…

– Я не могу, – перебила Тасенька. – Если я стану жаловаться, что живот болит, все подумают, что я беременна. То есть ещё до свадьбы. Это скандал.

– Я тоже не хочу болью в животе отговариваться, – подхватил поэт. – Не эстетично.

– Зря ты это, – сказал Ржевский, ведь теперь предстояло выдумывать что-то другое. Однако через пять минут, когда он, Пушкин и Тасенька сели за стол, план действий был готов.

Следуя плану, Тасенька почти сразу пожаловалась, что у неё болит голова, и попросила разрешения удалиться.

– Конечно, иди, – сказала княгиня Мещерская. – Послать за доктором?

– Нет-нет, – ответила Тасенька. – Думаю, это из-за волнений. Лягу спать пораньше, и к утру всё пройдёт.

Покинуть застолье ей не составило труда, а вот Пушкину, которого усадили между княгиней Мещерской и Анной Львовной, пришлось нелегко. На него были обращены все взгляды, интерес к его персоне не ослабевал. Поэт не смог бы легко покинуть залу, даже имея достойный предлог.

Петя Бобрич, который подобно Тасеньке ценил хорошую литературу, ловил каждое слово поэта, надеясь, что после будет рассказывать об этой встрече своим детям и внукам. Генерал Ветвисторогов, хоть и не ценитель, тоже видел в госте занятную персону.

Даже старушка Белобровкина, назвавшая Пушкина нелюбезным, продолжала разговаривать с ним. Она попросила новых подробностей повести «про графин», а в ответ услышала вопрос, случалось ли ей водить знакомство с графом Сен-Жерменом.

– Сен-Жермен? Кто таков? – спросила Белобровкина.

Пушкин пояснил:

– Говорили, что он был алхимик – изобретатель жизненного эликсира и философского камня. Но Казанова в своих мемуарах называет его шпионом.

– Казанова? – встрепенулась Белобровкина. – Казанову я знавала.

Однако углубиться в воспоминания ей не дали.

– Матушка, прилично ли? – заметил князь Иван Сергеевич.

Меж тем настало время десерта, и к столу подали блюдо, которое объединяло страсть князя к сырам и страсть княгини ко всему английскому. Это был чизкейк – английский «сырный пирог».

– Попробуйте, – пристал к Пушкину князь. – Просто чудо.

– Если только немного, – ответил Пушкин. – Я уже отобедал в гостинице.

– А что вы ели?

– Да так. Макароны с пармезаном и…

– С сыром! – в восторге воскликнул князь Иван Сергеевич. – Сразу видно просвещённого человека, который понимает роль сыра в европейской кухне.

Как и следовало ожидать, княгиня София Сергеевна велела сменить тему:

– У нас в гостях поэт, а мы – о хлебе насущном.

– О сыре насущном, – возразил князь.

– Кстати, о духовной пище, – сказала Рыкова и начала зазывать Пушкина на заседание своего поэтического клуба. Пусть эта организация стала чисто женской, но Анна Львовна собиралась сделать для Пушкина исключение. – Вы будете особенным гостем, Александр Сергеевич, – сказала Рыкова. – Прочтёте краткий доклад о том, как поэзия служит воспитанию молодёжи и исправлению общественных вкусов.