Портреты и прочие художества - стр. 6
– Ивановна, все-таки горилка – лучшее лекарство.
– Почему, папа?
– Ну как же? Выпью я этих лекарств ваших и дуже погано себя чувствую, а потом горилочки выпьешь – и опять орел.
– Так вы небось высокое давление делали низким? И ноги, поди, мерзли?
– Да ничего не мерзло… Горилка не позволяла, – отвечал дед, не чувствуя иронии мамы.
Два события запомнились особо. Запомнилось, как отец вместе с дядей Иваном и всеми своими сверстниками после застолья вышли во двор и запели. Я, к этому времени закончивший музыкалку, могу заверить, что это было впечатляюще. Я не думал, что вне стен всяких там консерваторий люди поют так – на голоса, стройно, чувствуя партнера и, несомненно, получая удовольствие от процесса.
И второй эпизод. Я иду по Белоусовке… Кстати, Белоусовка – родина великого украинского философа Сковороды. Ну так вот… Иду по селу и слышу хоровое песнопение, думая, что это включили радиоточку. Но вдруг из-за поворота появляется грузовик, в кузове которого сидят бабы с граблями и вилами и поют хором песню.
Знаете, прошло много лет, да я могу посчитать сколько… двадцать пять. И мне почему-то стала сниться Белоусовка, где я был до этого один раз и всего десять дней. Деда уже к тому моменту не было в живых. Не знаю, то ли это зов предков и крови, то ли воспоминания из той первой поездки… Но что-то волшебное в этих сновидениях было. И я съездил в Белоусовку из Киева во время своих очередных гастролей.
– Ой, Славику, який же ты сивый… – сказала титка Мария мне, когда я вышел из автомобиля, – и как же ты похож на Юхима.
И я понял, что «сивый» – это седой. А сивый мерин – тот, что борозды не испортит.
Мне стало приятно, что я похож на отца. Он был красивым мужчиной, красивым человеком. Упертым хохлом и нежным отцом, обязательным и надежным. А как его любили женщины… Сейчас я понимаю, что матушка ругалась на него и обзывала хохлом, дураком упертым, потому что любила его и ревновала. Сейчас я понимаю, что тетя Нина из двора искала пути, как подъехать к батяне, когда говорила:
– Славка, а когда мамка уедет в деревню?
– Скоро…
– А отец в Москве останется?
Сейчас я понимаю цену комплиментам, которые просила передать через меня тетя Полина.
– Передай отцу, что он самый красивый и что, если надо что…
Но я ничего не передавал и жил, окруженный любовью матери, сестры и, конечно же, «упертого хохла» – отца.
Но вернусь чуть-чуть назад.
Заболел дед. И прислали телеграмму, чтобы Юхим приезжал прощаться. И отец поехал… А Иван Семенович взял и выздоровел. По дороге со станции отец зашел поздороваться с сестрой Марией, не зайдя вначале в дом деда, своего отца. И дед его не впустил в дом, и две недели Ефим Иванович жил у сестры, и только перед отъездом в Москву он был помилован. Иван Семенович допустил до себя моего отца.
Когда я женился на своей жене Татьяне, с которой мы, слава Богу, живем уже больше тридцати пяти лет, я не пришел к своему отцу за благословлением. Если честно, то я и не знал, что, по обычаям, надо спросить его волю… Он обиделся, хотя сам же меня этим правилам и не выучил. Он долго дулся… Но время вылечило эту его боль… И сейчас, обнаруживая в себе самодурство и упрямство, я вспоминаю Ефима Ивановича и Иван Семеновича, и мне становится легче, и я пытаюсь найти контакт со своими детьми.