Портрет Лукреции - стр. 22
Лукреция умолкает: и так наговорила лишнего. А главное, зачем? Она никогда не рассказывает о тигрице, ни с кем ее не обсуждала и обсуждать не будет.
Альфонсо, наклонившись к свету, с интересом изучает жену. Его внимательный взгляд скользит по ее чертам, ищет ответы. «Что все это значит? – думает Альфонсо. – Она так уверенно говорит… История о тигре, да, но что она пытается мне сказать? Почему замешкалась? Что скрывает?»
Она может поведать ему все. И о пытливом прикосновении к пламенному меху, и о том, как ушибла запястье о решетку, когда ее оттаскивали. Описать смрад зверинца, цепь на медвежьих лапах. Поведать, как через несколько недель после Sala dei Leoni она решилась подойти к отцу во время урока музыки, куда он порой заглядывал, если выпадала свободная минутка, и спросила, можно ли еще раз посмотреть на тигрицу, и жестокий ответ отца пронзил ее сердце, как кинжал.
– Увы, – сказал Козимо с явным безразличием, – тигра убили.
– Убили?.. – повторила Лукреция, будто не поняла это слово, взятое из языка, ей пока не ведомого. Да разве может подобное существо умереть, исчезнуть, ведь оно – само воплощение жизни? Немыслимо!
– Лев с львицей, – объяснил Козимо, – напали на тигра. Нерадивый слуга забыл запереть двери между вольерами.
– Тигр сражался до последнего, – прибавил отец, перевернув страницу партитуры. – Здорово поранил львов. Боролся за свою жизнь, но львы были сильнее. Слуги не смогли их разнять. – Он раздраженно повел плечом. – А главное, шкура у него была вся разодрана, даже не получилось снять твоей маме на шубу. Она очень расстроилась.
Лукреция могла признаться Альфонсо, что в тот же вечер заболела. Придворный лекарь сделал ей кровопускание, поставил на грудь припарку, выписал успокоительное и настойку валерианы. Он определил у нее нервную лихорадку и отправил в карантин на нижнем этаже.
– Увы, – добавил лекарь, – нельзя сказать наверняка, выживет ли она.
Несколько недель Лукреция провела в спальне на нижнем этаже и видела только лекаря и служанку, которая давала ей суп и меняла постельное белье. Лукреция пошла на поправку, лишь когда мама заглянула ее проведать. Девочка выплыла из беспокойного сна и увидела на кровати Элеонору, закрывшую лицо шарфом, чтобы не вдохнуть ненароком заразу. Лукреция удивленно смотрела, как мать разворачивает крошечные предметы, обернутые бумагой и перетянутые бечевкой. Внутри оказались разноцветные стеклянные animaletti[18]. Элеонора разложила на простыне голубую лисицу, желтого медведя, рыбу с золотистым хвостиком-веером – она заказала зверюшек из города, знаменитого своим стеклом, чтобы порадовать дочку. А еще добавила: учитель рисования видел рисунок Лукреции и дал посмотреть своему наставнику, придворному художнику синьору Вазари. А тот, в свою очередь, сообщил о нем Элеоноре. Синьор Вазари порекомендовал Лукреции заниматься живописью. Глаза Элеоноры блестели отчаянной надеждой над маской из платка.
– Хочешь рисовать, Лукреция? – спросила Элеонора, покачивая стеклянного мишку, будто он танцует.
Лукреция не понимала, о каком рисовании речь, и вообще смысл маминых слов от нее ускользал, однако же она выдавила: «Да, мама, спасибо», потому что знала, как порадует мать такой ответ.
– Тогда надо выздоравливать, правда? – манила Элеонора. – И сможешь учиться со всеми.