Портрет дамы с жемчугами - стр. 27

– Подумай, болван, что из тебя получится, если ты вечно будешь возиться со своими красками, – с горечью произнес отец, слегка изменив позу.

– Нечего мне об этом думать, – парировал сын. – Живопись – занятие, вполне достойное порядочного человека.

– Что за вздор! – с яростью воскликнул отец. – Посвятить свою жизнь дурацкой мазне? Скуки ради этим еще можно заняться, и то от нечего делать. Не будь ты наследником дома Карасавы, поступал бы, как тебе вздумается. Но ты мой наследник и не вправе распоряжаться своей судьбой. Не к лицу Карасаве быть каким-то там рисовальщиком.

Отец снова перешел на крик и изо всех сил стукнул кулаком по столу.

Рурико невольно вспомнила, как жестикулировал отец, произнося свои обличительные речи в Верхней палате, и ей стало жаль его, ибо эту свою речь ему пришлось адресовать собственному сыну.

– Подумай о том, что целых тридцать лет твой отец боролся в парламенте за свои идеи! И тебе следовало бы считать для себя честью продолжать дело всей моей жизни. Или, может быть, ты забыл прошлое нашей семьи и оскорбление, нанесенное твоему деду?

Все это отец обычно говорил в минуты сильного гнева. Говорил горячо и убежденно. Но сын оставался равнодушен к его словам.

Предки барона Карасавы были мелкими феодалами с доходом в тридцать тысяч коку [10].

Однако род их был известен еще во времена всесильного феодала Асикаги. Их дед, живший в эпоху реформ Мэйдзи, принадлежал к числу сторонников Микадо, но был оклеветан людьми из Сацумы и Тёсю, заклеймен позором как изменник и, не снеся позора, вскоре умер. Перед смертью он завещал сыну отомстить за него. Барон Карасава свято чтил последнюю волю отца и в течение тридцати лет неустанно боролся с правительством, образованным из бывших самураев Сацумы и Тёсю, видя в этом цель всей своей жизни.

Сын же барона нимало этим не интересовался. Куда больше его трогала девственная прелесть полевого цветка или причудливый изгиб морского берега. Менялось время, менялись люди. И теперь представителей разных поколений связывали только кровные узы.

– Что же ты молчишь? – настойчиво обратился к сыну барон, этот возродившийся в Японии эпохи Тайсё король Лир.

– Что бы вы ни говорили, отец, – брат медленно поднял голову, – политикой я интересоваться не стану. Тем более что презираю современный парламентский строй. Поэтому кончать юридический факультет, как вы мне это постоянно советуете, у меня пет ни малейшего желания. – Брат говорил спокойным и решительным тоном. – Со временем вы поймете, что живопись занятие вполне достойное, уверен, что докажу вам это. А сейчас прошу об одном: наберитесь терпения и подождите немного.

– Перестань! – с досадой произнес отец. – Я слушать тебя не желаю! Разве можно считать живопись… – От гнева он не мог подобрать нужного слова и умолк.

– Вы никак не хотите меня понять, отец! – тоже с досадой ответил брат.

– Да тебя просто невозможно понять! – Руки отца еще сильнее задрожали.

Две-три минуты прошли в молчании, когда оба они, подобно врагам, стояли друг против друга, после чего отец снова обратился к сыну:

– Коити!

– В чем дело?

– Надеюсь, ты не забыл нашего разговора в день Нового года?

– Я очень хорошо его помню.

– Почему же в таком случае ты до сих пор не покинул моего дома?

Брат вспыхнул, и тотчас же мертвенная бледность покрыла его лицо.