Порою блажь великая - стр. 86
Стараясь почти не дышать, он принялся осторожно озираться, силясь разобрать хоть что-нибудь в этом сумраке. Три окошка, забранные самодельными витражами из разных стекол, создавали весьма угрюмую кровавую иллюминацию. Иные из стеклышек были покрашены. Но и чистые были так стары и такого скверного качества, что свет, пропускаемый ими, сгодился бы разве лишь для придонных океанических глубин. Это вялое освещение скорее мешало глазам, нежели помогало.
По всей комнате подвижными пластами слоился радужный дым. Если б не очаг, что-либо разглядеть было бы практически невозможно; языки пламени, пляшущие за кварцевым экраном, пришпиливали корчащиеся предметы по местам.
Это же как нужно отстать от жизни, чтоб до сих пор пользоваться подобным готическим антуражем? И что за тусовка неупокоенных громыхателей цепями питает этот удумчивый камин и дышит этими пастельными дымами?
Ли не хватает света, но он не рискует на цыпочках подойти к лампе. Приходится довольствоваться тем огнем, что бьется в печурке и подмигивает круглым стеклянным глазом. Сполохи резво скачут по комнате, по очереди заигрывая с предметами интерьера… пышно разодетая французская королевская чета, исполняющая свой керамический менуэт во дворце хрустального шара; охотничий нож с роговой рукоятью, норовящий освежевать стену, избавить от обоев; целый батальон литературы сокращенного состава от «Ридерз дайджест» плотным строем марширует по угловой полке; за ними крадется во тьме подушка для булавок; дышат тени; табуретки прядут своими длинными ногами паутину теней… но где же истинные аборигены?
(– Послушай. – Я выглядываю во двор из кухонного окна. – Думаю, он уже тут, в зале, – шепчу я на ухо старику. – Он уже вошел в дом и сейчас там стоит, мнется.
– Один-одинешенек? – Генри в ответ тоже шепчет, даже не осознавая этого, вроде того как культурный человек машинально понижает голос в библиотеке или в борделе. – А чего это с ним?
– Да нормально с ним все. Говорю же: просто малость смурной.
– Так чего б ему не зайти сюда да не заморить червячка, коли он уже здесь и коли с ним все нормально? Клянусь, я вообще не понимаю, какого хрена…
– Т-ш-ш, Генри! – шипит Джо Бен. Все его детишки смирно сидят при своих тарелочках, и глаза у каждого – в цельный доллар, как у Джен. – Хэнк хочет сказать, что парня просто дорога притомила малость.
– Это я уже понял. Говорили уже.
– Да тихо же!
– Да чего ты на меня шикаешь? Мы что, от него таимся, что ли? Он же мой сын, черт побери. И поэтому я хочу знать, какого хрена…
– Пап, – говорю, – все, о чем я прошу, – дай ему хоть минутку, прежде чем ворвешься туда и набросишься со всякими своими расспросами.
– С какими такими еще расспросами?
– Господи, ну сам знаешь.
– Блин, это мне нравится! О чем, по-твоему, я должен его пытать? О его маме? О том, кто ее столкнул, или что там? Господи, ну не полный же я чурбан, что б вы там, сучьи выродки, про меня ни думали… Прошу прощения, Джен, за мой французский, но, сдается мне, эти два сукина сына думают…
– Ладно, Генри, ладно…
– Я хочу сказать: какого хрена? Разве он – не мой сын, плоть от плоти, яблоко от яблони и все такое? Может, на вид я сейчас как из гипса – но внутри-то я пока не окаменел!
– Да все в порядке, Генри. Я просто не хотел…
– Так если