Порою блажь великая - стр. 70
– Привет! Как ты там, рысик-пусик?
Зверек, дотоле яростно метавшийся из угла в угол, замер и обратил на звук голоса свою плаксивую мордашку. И вдруг издал писк такой трагичный, молящий, испуганный и щемящий, что мальчик содрогнулся от жалости:
– Что, одиноко тебе? Да?
Не менее пронзительный ответ вверг мальчика во внутреннее противоборство. И через пять минут увещеваний – дескать, лишь конченый придурок снова сунется в этот лаз – Хэнк сдался перед этим писком.
Снова добравшись до гнезда, он обнаружил, что два оставшихся котенка мирно спят. Они лежали в обнимку и тихо мурлыкали. Секунду он помедлил, замерев и задержав дыхание, – и в наступившей тишине, когда шипы не скребли по клеенчатому капюшону, он услышал писк из ящика на краю чащобы. Тонкий, истошный вопль иглой пронзил чащу. Да что там – такой звук разносится на мили! Схватив следующего котенка зубами за шкирку, Хэнк проворно развернулся и снова спринтовал на локтях и коленках по уже обтертому его телом коридору – к просвету в конце тоннеля терний и кошмара, к просвету, казавшемуся на этот раз еще дальше. У него было ощущение, что путь занял часы. Само время застревало в этих дебрях. Ветки злобно скрежетали по плащу. Должно быть, пошел дождь: в тоннеле стало совсем темно, а земля сделалась скользкой. Мальчик карабкался изо всех сил, тараща глаза; рысенок во рту болтался из стороны в сторону, писком взывая о помощи; и ему вторил собрат из ящика, подкрепляя этот зов. Чем больше темнело, тем длиннее становился тоннель – Хэнк был в этом уверен. Или наоборот. Он задыхался мехом и страхом. Он сражался с раскисшей грязью и ветвями с отчаянием утопающего в трясине. Когда же достиг заветного конца злосчастной трубы – сделал вдох, достойный ныряльщика, дорвавшегося до вожделенного кислорода после многих минут под водой.
Он устроил второго котенка в ящике рядышком с первым. Оба разом прекратили верещать и прильнули друг к другу. Замурлыкали в такт дождю, шуршащему в соснах. И единственным иным звуком, раздававшимся на весь лес, был теперь надрывный плач третьего котенка, одинокого, напуганного и мокрого, в гнезде на другом конце тоннеля.
– Все будет хорошо! – Хэнк бросил утешенье в глубину чащи: – Не боись! Просто дождик. Сейчас вот мамка с охоты вернется. Потому как дождик.
И, проникнувшись этим сознанием, он подобрал ящик и пошел к дому.
Но что-то было не так. Вроде и угрозы нет – он взял мелкашку из дупла, куда непременно клал ее перед вылазками в чащу, – но сердце по-прежнему стучало, а живот по-прежнему сжимался от страха, а образ разъяренной мамаши-рыси по-прежнему прожигал дыры в мозгу.
Он остановился и замер, зажмурив глаза.
– Нет. Нет, блин! – отрывисто потряс головой. – Нет, не такой я дурак! Плевать!
Но страх продолжал сотрясать его ребра, и вдруг он понял, что эта дрожь била его непрерывно с того самого момента, как он наткнулся на гнездо с играющими котятами. Ибо оно знало – оно, страх, испуг-ужас-кошмар, как ни назови, – знало мальчика лучше, чем он сам, знало с первого взгляда, что не будет Хэнку покоя, покуда он не заполучит всех троих котят. Да будь они хоть драконятами – он бы прошел сквозь пламя, исторгаемое их мамашей.
И, лишь притащив в зубах третьего котенка, он смог вздохнуть полной грудью, расслабиться и наконец отправиться домой, триумфально водрузив на плечо ящик из-под взрывчатки, словно трофей, взятый в великой битве. Повстречав старого енота, потешно буксующего лапами на осклизлой глинистой тропинке, Хэнк поприветствовал невозмутимого зверя и предостерег: