Порочный красный - стр. 27

– Даже если это вызывает у меня дискомфорт, это не значит, что я собираюсь оставить ее одну.

Я сжимаю губы. Поверить не могу, что он это сказал. Я не оставляла ее одну. Она была на попечении профессионалов.

Я дуюсь, сидя на убогом жестком стуле, пока Эстелла вопит. Она выглядит крошечной и жалкой в окружении пикающих аппаратов и трубок, торчащих из ее маленькой головки.

У Калеба такой вид, будто он вот-вот заплачет, но он продолжает держать ее на руках, стараясь на задевать трубки. Меня опять поражает то, как естественно он ведет себя. Я думала, что так буду вести себя я сама – что, увидев своего ребенка, я сразу же буду знать, что делать, и сразу почувствую связь с ним. Я прикусываю губу и гадаю, не следует ли мне предложить подержать ее.

В каком-то смысле это действительно моя вина, что она находится здесь. Но прежде чем я успеваю встать, входит врач, отодвинув занавеску, отделяющую нас от комнаты оказания экстренной помощи. Он среднего возраста, с лысеющей головой. Прежде чем поздороваться с нами, он заглядывает в планшет с бумагами, который держит в руке.

– Ну, что у нас тут? – вопрошает он, слегка коснувшись головки Эстеллы. Калеб рассказывает о ее симптомах, и врач слушает, одновременно осматривая ее. Затем упоминает, что она побывала в яслях, и я бросаю на него недовольный взгляд.

– Ее иммунитету нужно время, чтобы сформироваться, – говорит он, отняв стетоскоп от ее груди. – Я считаю, что она слишком мала для яслей. Обычно женщины берут короткий отпуск по уходу за ребенком прежде, чем оставлять его на целый день в яслях.

Калеб зло смотрит на меня. На меня. Он буквально кипит от злости.

Я сосредоточиваю внимание на коробке с латексными перчатками. Он накричит на меня. Я терпеть не могу, когда он кричит на меня. Наверняка моя кожа уже покрылась пятнами – признак того, что я облажалась.

– Я оставлю ее у нас, чтобы мы могли понаблюдать за ней в течение сорока восьми часов. Иначе у нее может наступить обезвоживание. Через несколько минут сюда придет кто-то из наших, и она будет госпитализирована в педиатрическое отделение.

Как только он выходит, Калеб поворачивается ко мне.

– Отправляйся домой.

Я уставляюсь на него, раскрыв рот.

– Не пытайся говорить со мной в таком ханжеском тоне, – шиплю я. – Пока ты шатаешься по стране, я торчу дома…

– Ты носила эту маленькую девочку в своем теле, Леа. – Он делает движение руками, как будто держит в них невидимый мяч. Затем резко опускает их. – Как же ты можешь быть такой черствой?

– Я… я не знаю. – Я хмурюсь. Я никогда не думала об этом вот так. – Я думала, что это будет мальчик. Я бы чувствовала себя иначе, если бы…

– Тебе была подарена… жизнь. Это намного важнее, чем шопинг или выпивка с твоими гребаными подругами.

Я дергаюсь. Калеб никогда не использует нецензурные слова.

– Я не такая. Я нечто большее, – говорю я.

Его следующие слова пронзают мою душу и причиняют мне самую глубокую боль, которую я когда-либо испытывала.

– Думаю, я обманул себя, решив, что ты не такая.

Я вскакиваю на ноги, но у меня подгибаются колени, и мне приходится прислониться к стене, чтобы не упасть. Он никогда не говорил со мной так.

Проходит несколько секунд, прежде чем мне удается произнести:

– Ты говорил, что никогда не сделаешь мне больно.

Его глаза холодны как лед.