Порочный договор - стр. 8
Меня усаживают рядом с Мишей, чтобы я за ним ухаживала; и в целом я справляюсь с этой задачей, если не считать дрожащих рук. На Мишу стараюсь не смотреть, чтобы не расстраивать себя ещё сильнее, если вдруг увижу на его лице полное разочарование. Впрочем, спустя ещё какое-то время я более или менее прихожу в себя: вежливо отвечаю на вопросы гостей и родителей, поддерживаю беседу с мамой Миши, которая сидит ко мне ближе других, и стараюсь, чтобы никто не заметил, как у меня раз от раза нервно сводит челюсти. Особенно тогда, когда говорит Миша.
А говорит он много и наверняка интересно, но только я никак не сосредоточусь на содержании, потому что меня до невозможности волнует звучание.
Вскоре стадия знакомства плавно перетекает в разговоры о работе; я подмечаю, как отец Миши аккуратно избегает острых углов, дабы угодить своему начальнику — моему папе. Его жена тоже старается подбирать правильные слова. Мама, разумеется, во всём соглашается с папой.
— Она мне нравится, очень смело с её стороны работать следователем...
— Смело? — фыркает папа. — Это глупо, Зина. Женщине нужна безопасная работа, женская. Бухгалтер, как ты. Продавец, официантка, парикмахер и так далее. А мужская работа, на то она и мужская — пусть трудятся сильные и умные мужчины.
— Да, конечно, ты прав, Саш. Всё верно.
Я замечаю, как у мамы нервно дёргается щека, и опускаю взгляд в свою тарелку с греческим салатом. Что такого случилось бы, не согласись мама с папиным мнением, как делает это на протяжении всего их брака? Он тут же подал бы документы на развод или что?
Впрочем, женщина и не должна спорить со своим мужчиной.
— Тем более женская работа, — шёпотом замечает рядом Миша, — делает женщину ещё женственнее, соблазнительнее. Согласна? Ты же планируешь стать учительницей после выпуска? То есть буквально горячей фантазией каждого мужчины...
Щекам мгновенно становится горячо, стук сердца снова набирает скорость, а в горле сохнет. Единственное, что я могу в таком состоянии — это кивнуть. Что и делаю.
— Ты такая сексуальная, когда смущаешься...
— О чём шепчетесь, молодёжь? — спрашивает папа.
— Ни о чём! — подскакиваю я с места.
Мой стул падает на пол, мама охает, Миша тихо и беззлобно смеётся; все взгляды направлены на меня. Я подхватываю объёмную салатницу и резко поворачиваюсь в сторону Миши. Глухой звук удара, снова вздох боли и, как вишенка на торте, мой дрожащий голос:
— Могу я предложить тебе ещё... О, Господи, извини, пожалуйста!
— Что это? Кровь?!
— Арина, оставь салатницу и срочно принеси льда!
— Да что с тобой сегодня, дочь? Ты как сама не своя!
Я едва не плачу, разворачиваюсь и бегу на кухню с дурацкой салатницей в руках.
Господи, это просто невыносимо!
Поэтому, как только Мише оказывают помощь, я в очередной раз прошу у него прощения, как прошу прощения и у остальных, подхватываю сумку и сбегаю из квартиры. Это мне потом аукнется, но себя на данный момент я боюсь больше, чем праведного гнева родителей или осуждения гостей, которые, впрочем, и так наверняка считают меня неуклюжей коровой.
Я опускаюсь прямо на ступеньку, прячу лицо в ладони и позволяю себе тихонько выплакаться. А когда внутри остаются лишь пустота да презрение к собственной никчёмности, я отряхиваю от пыли платье, протираю руки влажными салфетками, привожу лицо в порядок и выхожу из подъезда, чтобы отправиться в самоуничижительное паломничество по вечерним улицам города.