Размер шрифта
-
+

Попытка ревности - стр. 5

Мысль об освобождении материала, а может быть, и увлечение Пастернаком принесли Цветаевой большую пользу: помогли ей найти, понять и усвоить те чисто звуковые и словесные знания, которые играют такую огромную роль в народной песне. <…> … сказка Цветаевой столько же хочет поведать, сколько и просто спеть, вывести голосом, «проголосить». Необходимо добавить, что удается это Цветаевой изумительно. <…> Ее словарь и богат, и цветист, и обращается она с ним мастерски». Слова Ходасевича справедливы применительно ко всей поэзии Цветаевой, поэзии насквозь музыкальной в самом простом и в сложно-модерном смыслах. В этом отношении после Блока ей нет равных.

Яркий и неповторимый язык Цветаевой поражал и поражает. Хотя оригинального писателя без оригинального языка не бывает вообще, суть не в самой оригинальности стиля, а в ее природе. «Писать надо не талантом, а прямым чувством жизни», – заметил великий Андрей Платонов. Стиль – уже следствие. Слова Платонова вполне относимы к Цветаевой. Ее мировидение, мирочувствие и породили именно «цветаевское» мировоплощение.

В 1916 году с дерзким задором она выкрикнула:

Вечной памяти не хочу
На родной земле.

Позднее, в ноябре 1920, было и такое упование:

Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе
Насторожусь – прельщусь – смущусь
– рванусь.
О милая! – Ни в гробовом сугробе,
Ни в облачном с тобою не прощусь.
И не на то мне пара крыл прекрасных
Дана, чтоб на́ сердце держать пуды.
Спеленутых, безглазых и безгласных
Я не умножу жалкой слободы.
Нет, выпростаю руки! – Стан упругий
Единым взмахом из твоих пелен
– Смерть – выбью! Верст на тысячу в округе
Растоплены снега и лес спален.
И если все ж – плеча, крыла, колена
Сжав – на погост дала себя увесть, —
То лишь затем, чтобы, смеясь над тленом,
Стихом восстать – иль розаном расцвесть!

И ВОССТАЛА!

Ныне же вся родина причащается тайн своих


Марина Цветаева. Скульптура работы Н. Крандиевской. 1912 г. Раскрашенный гипс.

Осень в Тарусе

Ясное утро не жарко,

Лугом бежишь налегке.

Медленно тянется барка

Вниз по Оке.


Несколько слов поневоле

Все повторяешь подряд.

Где-то бубенчики в поле

Слабо звенят.


В поле звенят? На лугу ли?

Едут ли на молотьбу?

Глазки на миг заглянули

В чью-то судьбу.


Синяя даль между сосен,

Говор и гул на гумне…

И улыбается осень

Нашей весне.


Жизнь распахнулась, но все же…

Ах, золотые деньки!

Как далеки они, Боже!

Господи, как далеки!

Oкa

3

Всё у Боженьки – сердце! Для Бога

Ни любви, ни даров, ни хвалы…

Ах, золотая дорога!

По бокам молодые стволы!


Что мне трепет архангельских крылий?

Мой утраченный рай в уголке,

Где вереницею плыли

Золотые плоты по Оке.


Пусть крыжовник незрелый, несладкий, —

Без конца шелухи под кустом!

Крупные буквы в тетрадке,

Поцелуи без счета потом.


Ни в молитве, ни в песне, ни в гимне

Я забвенья найти не могу!

Раннее детство верни мне

И березки на тихом лугу.

4

Бежит тропинка с бугорка,

Как бы под детскими ногами,

Всё так же сонными лугами

Лениво движется Ока;


Колокола звонят в тени,

Спешат удары за ударом,

И всё поют о добром, старом,

О детском времени они.


О, дни, где утро было рай

И полдень рай и все закаты!

Где были шпагами лопаты

И замком царственным сарай.


Куда ушли, в какую даль вы?

Что между нами пролегло?

Всё так же сонно-тяжело

Качаются на клумбах мальвы…

Домики старой Москвы

Слава прабабушек томных,

Домики старой Москвы,

Страница 5