Поправки - стр. 72
Постукивая костяшками пальцев по окну, Чип рассматривал женщин на Шестой авеню. Дождь стихал, прохожие складывали зонтики.
– Кому идут эти доходы – вам или партии?
– Я нахожусь в процессе принятия решения, – сообщил Гитанас. Он извлек из кейса бутылку аквавита, из которой в офисе Иден наливал скрепившую их соглашение «рюмочку». Придвинулся к Чипу, передал ему бутылку. Чип отхлебнул изрядный глоток и вернул бутылку хозяину.
– Вы преподавали английский, – сказал Гитанас.
– Да, в университете.
– А откуда родом ваши родители? Из Скандинавии?
– По отцовской линии скандинавы, – подтвердил Чип. – По материнской – восточноевропейская смесь.
– В Вильнюсе вас примут за местного.
Чип торопился попасть домой до отъезда родителей. В кармане у него лежали денежки, тридцать сотенных, и его уже не так тревожило, что думают о нем старики. Вообще-то он припоминал, как несколько часов назад отец, весь дрожа, стоял на пороге, о чем-то просил. Потягивая аквавит и оглядывая женщин на тротуаре, Чип уже не понимал, почему старикан казался ему палачом.
Да, конечно, в смертной казни Альфреда не устраивало только одно: ее слишком редко применяют; верно и то, что за обедом, в Чиповом детстве, Альфред приговаривал к газовой камере или электрическому стулу исключительно чернокожих, ютившихся в трущобах на северной окраине Сент-Джуда («Ал! Ал!» – одергивала его Инид: к чему рассуждать о газовой камере и уличном насилии за семейным столом?) Как-то раз воскресным утром Альфред подошел к окну, пересчитал серых белок в саду, прикинул, какой ущерб они наносят дубам и газону, – так белые в «пограничных» кварталах прикидывали, сколько домов захватили «черные», – и решился на геноцид. Донельзя возмущенный – эти белки, заполонившие его небольшой палисадник, лишены всякого понятия о дисциплине, знай себе размножаются и не думают прибирать за собой! – он спустился в подвал и принес оттуда крысоловку. «Девятнадцать штук! – сказал он, когда Инид принялась неодобрительно качать головой, негромко, но внятно протестуя. – Девятнадцать!» Никакие эмоции не могли тягаться с этой точной, научно выверенной цифирью. В качестве приманки Альфред положил в ловушку кусочек белого хлеба, того самого, какой Чип, подсушив в тостере, только что ел на завтрак. Затем все пятеро Ламбертов отправились в церковь, и где-то между Gloria Pa t r i и «Осанной» юный бельчонок, отважившись на сопряженное с высоким риском поведение, свойственное экономически угнетенным классам, набросился на хлеб, и ловушка размозжила ему череп. Вернувшись домой, семья наткнулась на зеленых мух, пировавших на крови, сером веществе и разжеванном мякише, который вывалился из раздробленных челюстей бельчонка. Альфред стиснул зубы и выпятил подбородок, обычная гримаса неудовольствия, когда от него требовалась особая выдержка и самодисциплина, чтобы высечь кого-то из детей или доесть брюкву (он понятия не имел, сколь явно проступает на его лице отвращение к навязанным самому себе правилам). Принеся из гаража лопату, он отправил труп бельчонка вместе с крысоловкой в большой бумажный пакет, который Инид накануне наполовину заполнила выполотыми сорняками. Чип следовал за ним на расстоянии шагов в двадцать и увидел, как на пути из гаража в подвал Альфред слегка пошатнулся, его повело вбок, и, ударившись о стиральную машину, едва разминувшись со столом для пинг-понга, он бегом (Чип пугался, когда отец переходил на бег, он казался чересчур старым и правильным для таких упражнений) устремился в туалет. С тех пор белок никто не трогал.