Полярник - стр. 2

– Ого, как у вас тут интересно! – восхитился посыльный Козлов, более известный под кличкой Козлик. Он, как сибирский партизан предстал перед щурящимися на солнце белогвардейцами из кучки валежника.

– Дурак ты, Козлик! – сказал Андрюха. – Бесшумный, как сволочь!

– Собирай манатки, трихинелезник! – нисколько не обижаясь, ответил тот, – успеешь сегодня выписаться – завтра военный билет со штампом о ДМБ получишь!

– Кто – я? – не понял Леха.

– А что, в КВД еще кто-нибудь из наших лежит, кроме него? – спросил, повернувшись ко мне Козлик.

Я честно помотал головой из стороны в сторону, слегка растерявшись. А как же я?

Оказывается, я этот вопрос произнес вслух.

– А тебе, чурка ты нерусская, еще как медному котелку, – сквозь зубы процедил посыльный и попытался улизнуть.

Но не тут-то было. Я своей длинной рукой зацепил его за «ласточкин хвост» хэбэшки, Петухов в мгновение ока сграбастал Козлика за шкирку и выкрутил руки.

– Мочи козлов! – возликовал я. – Сколько раз тебе говорить, что я – карел?

– Плюй на него, козлину, Леха – пусть он гонореей заразится! – вторил мне Андрюха, проводя кулаком по ребрам Козлика, как по стиральной доске.

И только Леха отрешенно застыл на скамейке, словно из него вдруг выпустился весь воздух. Мы повозились, повозились еще немного, потом тоже притихли.

– Леха, ты чего? – спросил Женька Козлов.

– Да не болею я никаким безобразием! – все также отрешенно ответил наш друг.

– Ну и что? – это уже я вставил реплику.

– Не понимаете вы ничего! Ведь для меня завтра весь этот дурдом закончится! – сказал он и указал на окно второго этажа.

Мы все вместе, втроем подняли головы. Девицы легкого поведения замахали нам руками.

– Да нет, я не больницу имею в виду, – махнул рукой Леха.

– А что? – поинтересовался Андрюха.

– Да Армию! Экие вы тупицы!

– Да, – почесал за ухом Козлик и гнусаво затянул:

– Покидают чужие края

Дембеля, дембеля, дембеля!

И куда ни взгляни в эти майские дни

Всюду пьяные ходят они.

– Кстати, – добавил он, – я ведь завтра с тобой откидываюсь. Только ты на север свой, а я – домой, к морю, в Севастополь!

Закинул руки за голову и зажмурился, отчего стал очень похож на обожравшегося лабораторного крысеныша.

Повисла пауза, почему-то неловкая. Леха поднялся и, виновато взглянув на нас, отправился выписываться. Козлик пошел за коньяком, чтоб «отъезд был, как у людей», а мы с Андрюхой остались сидеть на скамейке. Петухов, бывший курсант «Можайки», отчисленный из училища по собственному желанию, глубоко вздохнул. Его дембель должен был состояться через месяц, в двадцатых числах июня. Но и ему, наверно, стало донельзя грустно. А уж про меня – и говорить было нечего: я еле сдерживал слезы. Вот ведь какая закавыка: людей из больницы увольняют, можно сказать, чуть ли не насильно. А меня, выполнившего все мыслимые и немыслимые «дембельские аккорды», беспризорником болтающегося по территории автопарка, оставляют здесь, как какое-то военное сокровище. К тому же уезжает домой мой земляк, как же мне тут одному быть?

* * *

Словом, пошли мы понуро в часть. Воскресенье перестало радовать. На КПП, где отметили свои увольнительные, меня в сторонку отозвал контролер из штаба. Ему еще служить было полгода, он был из минского политеха, поэтому мы уважительно общались друг с другом. Он без излишних предисловий выдал: