Полвойны - стр. 15
Неудовольствие королевы было осязаемым.
– Человек этот не многим лучше пирата…
– Вы можете прислать его ко мне? Пожалуйста!
Лайтлин казалась непробиваемой, как кремень, однако отчаяние в голосе Скары расслышала.
– Пришлю. Колючка, принцесса вынесла суровые испытания. Побудь вместе с нею. Пошли, Друин.
Принц-карапуз серьезно посмотрел на Скару:
– Пока-пока. – Бросил деревянный меч и побежал за матерью.
Скара разглядывала Колючку Бату. Снизу вверх – девушка возвышалась над ней в полный рост. Избранный Щит обходилась без расчесок сама: с одной стороны голова выстрижена до полущетины, а с другой – волосы скручены в узелки, косички, да на всклокоченные пряди нанизано целое, средней руки, состояние в золотых и серебряных кольцах-гривнах.
Поговаривали, эта женщина билась насмерть против семи мужчин и победила. Эльфийский браслет – награда за подвиг – полыхал желтым огнем на запястье. Эта женщина вместо шелков носила клинки, а вместо драгоценностей – шрамы. Под каблуком ее сапога треснут любые приличия, и извинений от нее не дождешься. Эта женщина не станет вежливо стучаться, скорее проломит дверь собственным лбом.
– Я, что, узница? – намеревалась с вызовом бросить Скара, но наружу вышел лишь мышиный писк.
По лицу Колючки нелегко прочитать ее мысли.
– Вы – принцесса, принцесса.
– По моему опыту, разница невелика.
– Видать, вам не приходилось быть узницей.
Презирает, и кто ее в этом бы упрекнул? У Скары перехватило горло, говорить едва удавалось.
– Сейчас ты наверняка думаешь о том, какая я слабая, податливая, избалованная дуреха.
Колючка сделала резкий вдох.
– На самом деле я вспоминала, каково было мне увидеть мертвого отца. – Суровое лицо не смягчилось ни чуточки, однако, смягчился голос. – Я задумалась о том, что бы почувствовала, если б его убивали на моих глазах. Прямо передо мной, и ничего нельзя сделать – только смотреть.
Скара открыла рот, но с губ не слетело ни слова. Не презрение, нет – но искренняя жалость. И жалость осекла ее резче любой насмешки.
– Я знаю, каково это, когда делаешь вид, будто все – трын-трава, – продолжала Колючка. – Знаю получше многих.
Скара чувствовала, что голова у нее вот-вот разлетится на части.
– Я думала о том, что… выпади мне ваша доля… моим слезам не хватило бы моря.
И Скару прорвало беспощадными, немыслимыми и глупыми рыданиями. Глаза зажмурились, и текли, и горели. Ребра колотила дрожь. Судорожно ухало, клокотало дыхание. Руки опустились, от неистового плача заболело все лицо. Какая-то крошечная ее часть беспокоилась о том, что это далеко не пристойное поведение, но все остальное в ней никак не могло перестать.
Простучали быстрые шаги, и ее, как ребенка, сгребли в охапку, обхватили тесно и крепко, как дедушка, когда они смотрели, как отец горит на погребальном костре. Она вцепилась в Колючку, и заскулила в ее рубаху, и залепетала какие-то недослова, сама не понимая какие.
Колючка не двигалась и ничего не сказала, только долго-долго прижимала Скару к себе. Пока рыдания не сменились на всхлипы, а всхлипы – на рваные полувздохи. И тогда, бережно и мягко, Колючка отстранила ее от себя, выудила кусок белой ткани и, сама насквозь мокрая от слез, промокнула пятнышко на платье Скары и протянула ей этот платок.
– Я им оружие чищу. Однако сдается, твое лицо куда более ценно. А может, и более смертоносно.