Полвека в океане. История рыбных промыслов Дальнего Востока в рассказах, очерках, репортажах - стр. 9

Отец наливает мне немного ламбруско.

– Тебе можно пить?

– Полбокала, да.

Он наполняет маленький пузатый бокал. Вино приятное, легкое, игристое.

– Конечно нет. Так получилось. Все происходит по воле случая. Только она этому никогда не поверит, а у нас никогда не будет неопровержимых доказательств. Но, возможно, кое-что сможет примирить ее с прошлым… – По его губам скользит едва заметная улыбка. – И знаешь, что? Ты думала над этим? – пристально смотрит на меня.

Мой отец в любой ситуации остается профессором, никогда не упустит возможности порассуждать. Представляю себе пожар: “А скажи, пожалуйста, что здесь сделано из несгораемого материала?” – спросит он, когда все вокруг будет полыхать и взрываться.

Но у меня есть ответ на его вопрос, я думала над этим.

– Если я узнаю, как он пропал.

В его взгляде удовлетворение.

– Попробуешь?

Длинноносый официант приносит тортеллини. Улыбается шире, чем обычно, чувствую, спросит про мою беременность: я заметила, что его взгляд скользнул на мой живот.

Прежде чем ответить, пробую ложку ароматного, горячего бульона. Вкус восхитительный: я заметила, во время беременности вкусовые ощущения обостряются.

– Конечно, попробую.

Франко положил ложку, посмотрел на меня с улыбкой.

– Когда я был моложе, я сам хотел это сделать.

– И что тебе помешало?

Пристально смотрит на меня, а сам крутит большим и указательным пальцами правой руки кольцо на безымянном пальце левой. Старое обручальное кольцо красного золота. Я знаю, что внутри выгравировано имя моей бабушки – Франческа, а на мамином кольце – Джакомо, имя дедушки. Эти обручальные кольца – немногое из того, что мама сохранила в память о своей семье. Еще одно бабушкино кольцо – маленький сапфир с бриллиантами – она подарила мне. Я ношу его всегда. Действительно, странно: они никогда не говорили об умерших бабушке и дедушке, а носят их обручальные кольца.

– Если я скажу глупость, ты подумаешь, что твой отец сошел с ума? – спрашивает он, стараясь быть серьезным.

– Пожалуй, это интересно – хоть раз услышать от тебя какую-нибудь глупость.

– Молодчина! – улыбается отец.

Родители всегда с восторгом воспринимали мои слова, с тех самых пор, когда года в четыре я стала складывать буквы и писать на подаренной мне доске: “дом”, “кот”.

Будучи подростком, я начала догадываться, что мои родители не предназначены для этой роли, что им пришлось заучить ее. Они стараются, играют хорошо, правильно, но без вдохновения. Тогда я решила уйти из дома, чтобы не возненавидеть их за это.

Франко вытирает без того чистые губы большой белой салфеткой.

– Я был уверен, что только ты сможешь, ну, вроде как выполнить предназначение. Нелепое убеждение, но я его не стыжусь.

Не стыдится, а щеки покраснели.

Может, от еды или от вина.

– Semel in anno licet insanire[5]. Ты – мой единственный раз в году, ты всегда им была.

Хочу ответить, что его надежда на то, что я смогу раскрыть семейные тайны, совсем не кажется мне глупостью, но официант опережает меня своим вопросом:

– Что подать на второе? Как всегда, запеченные овощи? Или, может быть, жаркое?

Конечно, он заметил мой живот, намекает, что беременные едят за двоих. Прописная истина, и в моем случае это так: я ем гораздо больше, чем обычно.

Франко жестом дает понять: “Я больше ничего не буду, а ты бери что хочешь”.