Полубородый - стр. 56

В тот день, когда гости ускакали, всем монахам велено было выстроиться шпалерами, так распорядился приор. Тот солдат, с которым я играл в шахматы, помахал мне со своего коня, но, возможно, он имел в виду вовсе не меня лично, а всех вместе. Такой отряд рыцарей – это впечатляющая картина, и хотя я не хотел бы ни на какую войну, я всё же могу понять, почему Поли мечтает стать солдатом.

Я сбежал. При этом я только-только начал привыкать к жизни в монастыре.

Сейчас полдень, значит, никто меня не хватится. На третьем часе и на шестом правила не такие строгие, и бывает так, что кто-то и отсутствует на молитве. Они подумают: Евсебиус, наверное, опять пасёт свиней или его поставили на какую-нибудь другую работу. Лишь на вечерне не может быть никаких отговорок. Брат Финтан однажды сказал: «Пропустить вечерню – всё равно что вбить гвоздь в ладонь Спасителю». Но я ему не верю. Ни одному его слову больше не верю. Все они лжецы и лицемеры. Все, все.

Милее всего мне было бы прибежать домой и там спрятаться, но нельзя. Когда приор пошлёт за мной людей, чтобы вернуть меня в монастырь, то наша деревня – это самое первое место, куда они нагрянут, и там бы они быстро меня нашли. И, наверное, Гени не обрадуется мне, ведь он уже договорился с аббатом, что впредь тот будет меня опекать. Он же не знал, что в монастыре творятся такие дела.

Всякий раз, когда я думаю о Гени и Поли, у меня набегают слёзы на глаза. Может быть, я их больше никогда не увижу, разве что на том свете. Только я не могу вообразить, как там найти кого-нибудь. Сколько уже людей умерли со дня сотворения мира, ведь рай, наверное, переполнен. А я, скорее всего, и не попаду в рай. Гени попадёт, а может, и Поли тоже. Но только не беглый подопечный аббата.

Но что же я мог сделать? Остаться я не мог, а сделать то, что требовал приор, тем более не мог.

Полубородый однажды рассказывал, как он на пути к нам шёл по одной стране: там не было власти монастырей и власти Габсбургов тоже не было. Вот такую страну мне надо бы отыскать, а там найти работу. Пока не освоюсь, могу работать хоть свинопасом. Всё лучше, чем умереть от голода. Ещё лучше было бы, если бы я умел показывать фокусы, ходить на руках или барабанить, как Мочало, за это люди, может быть, и деньги бы давали.

Сейчас худшее время года для побега. Перед самой зимой, на деревьях уже не найти ничего съедобного, на полях тоже. Я и воровать был бы не прочь, хотя это грех.

А если бы я послушался приора, это был бы ещё больший грех. Теперь он будет бояться, что я проболтаюсь, чего он от меня хотел. Люди, которые боятся, очень опасны, сказал как-то Полубородый.

Поэтому я побежал не в ту сторону, какую от меня ожидали бы, не к нашей деревне, а подальше от неё, на швабскую дорогу, откуда приходят все паломники. Но я не паломник, точно не один из тех, кто стремится в Айнзидельн. На повороте дороги, недалеко от Этцельского перевала, я в последний раз оглянулся на монастырь – чтобы больше никогда его не видеть. Я могу понять Поли, когда он говорит, что лучше всего напасть на Айнзидельн и сжечь его.

Дорога на Этцель ведёт через мост, и там рядом стоит один-единственный маленький домик. Мост называют Чёртовым, и это показалось мне добрым знаком. Аннели однажды рассказывала историю о человеке, который сбежал из ада, а чёрт хотел вернуть его назад. Он послал ему вдогонку своего трёхглавого пса, у которого было три чутких носа и который мог чуять добычу на расстоянии дня пути. Но беглец вывалялся в навозе, каждый день ел чеснок и натирался вонючей чемерицей. И адская собака не смогла взять его след. Но потом этот человек влюбился в женщину, хотел для неё благоухать и перестал пачкаться. И как раз тогда, когда эта пара собралась пойти в церковь и обвенчаться…