Полубородый - стр. 45

– Нам так и не сказали, с какой целью туда привели, и тем более нас не подготовили к тому, что нас будет ожидать медведь. Старое усталое животное с большими проплешинами на шкуре. Когда мы под конвоем вышли из бокового переулка, поводырь медведя поднял свою пику в знак приветствия и так низко поклонился, что раскрашенные перья на его шляпе коснулись кончиками земли. Медведь тоже поклонился – то ли потому, что его так выдрессировали, то ли потому, что потянули цепью за кольцо у него в носу. И потом было другое, к чему нас не подготовили. Нас поджидал один человек, на первый взгляд, я бы сказал, рыцарь, но не особенно благородный, одетый так, будто собрался на охоту или на быструю маленькую войну, против такого слабого противника, что не стоило даже в доспехи облачаться. Но поверх его кожаного подлатника была надета красная пелерина, а солдаты, которые нас конвоировали, приветствовали его как подчинённые. Это и был архиепископ Зальцбурга. Он явился лично проинспектировать нас, хотел удостовериться, что предложенное развлечение не разочарует граждан его города. Он шёл от одного к другому, как покупатель на рынке идёт от коровы к корове, перед каждым останавливался и внимательно разглядывал. Передо мной он даже стянул с руки перчатку и провёл указательным пальцем по моим шрамам, словно желая убедиться, что они подлинные и что он платит деньги за настоящий товар. Наконец он кивнул и скомандовал: «Assalto![9]», как будто народный праздник был битвой, а мы были его отрядом, приказ он отдал по-итальянски, на языке наёмников. У него оказался тонкий голос, совсем не подходящий для воинских приказов, но он ведь и был архиепископом. Первым на очереди шёл медведь. Зверь от усталости подчинялся, и поводырю даже не пришлось подгонять его пикой, когда он отцепил цепь от кольца в носу и заставил животное подняться на приступочку у дощатой стены, встать на задние лапы и просунуть голову в отверстие, которое, как я узнал лишь потом, изображало окно. После этого на его загривок опустился хомут, так что медведь больше не мог вытянуть голову из отверстия. С раскрашенной стороны стены это должно было выглядеть так, будто медведь с любопытством высунулся из окна. Таких окон там было пять, – сказал Полубородый. – Посередине одно большое для медведя, а по сторонам по два меньших для нас, людей. Конвоиры излишне не грубили, но не оставили сомнений в том, что не потерпят сопротивления. Всякий раз, когда в одном из отверстий показывалась новая голова, народ на площади поднимал ликующий вой. Может, кто и испугался, как ты в самый первый раз, когда увидел меня, но большинство зрителей смеялись. Зрелище мы представляли, должно быть, весёлое, уж получше вырезанных масок, в которых здесь прогоняют зиму. Из одного окна выглядывал медведь, из другого мужчина с заячьей губой, потом человек, у которого не закрывались глаза, женщина без носа и я с обожжённым до черноты лицом. Я больше не мог видеть архиепископа, но был уверен: он доволен ликованием подданных. Моё окно было крайним. Едва я высунул голову, как мне в лоб попала гнилая капустная кочерыжка. Запряжённый в хомут, я не мог уклониться.

– И кто её бросил?

– Ты ещё ребёнок, – ответил Полубородый, – и я надеюсь, тебе ещё долго можно оставаться в детстве. В толпе нет отдельных людей. Они срастаются воедино; так говорят, что дракон есть скопище ядовитых змей. И нас бросили на съедение такому дракону. Может, архиепископ действительно был скряга. Он обещал своим горожанам развлечение и исполнил обещание, не понеся больших расходов. Древесину доставили из его собственного леса, постаревший медведь тоже обошёлся недорого, а уж мы-то четверо достались ему, считай, даром. Всё вместе не дороже, чем лучники тратят на свой ежегодный праздник, заказывая роспись мишеней. Мы четверо… мы пятеро, я не могу забыть медведя, мы пятеро были такими мишенями, для этого нас отобрали и для этого мы теперь были выставлены. Но не во всех целились одинаково часто. Если бы мы за каждое попадание в нас получали по дукату, то мужчина с заячьей губой оказался бы самым бедным. Такие лица, как у него, можно встретить на улице каждый день, к ним привыкаешь, а привычное не ужасает. Кроме того, он за свою жизнь притерпелся к плохому обхождению. Даже если попадание ему в лицо было болезненным, он не показывал этого, а мучить того, по кому не заметно никаких мучений, совсем не интересно. По тем же причинам и в меня не особенно целились. Лицо обожжённое, на другой половине прикрытое бородой – много ли по нему увидишь?