Польское наследство. третья книга Русской Тетралогии - стр. 76

– Да какие еще … Как я понимаю, ты прочел набросок.

– Набросок летописи.

– И что же?

– А то, – сказал Хелье, – что там слова правды нет.

– Так ведь то летопись, – удивился Нестор. – Разве ж в летописях бывает правда?

Сперва Хелье даже не нашелся, что на такое ответить.

– А еретики – они не очень хитрые, – ораторствовал Бенедикт. – И мало их. Я вот ходил по улицам, спрашивал людей – ты, мол, еретик? И ни один не сказал – да, ага, точно, еретик. Нет в Париже еретиков!

Аудитория снова засмеялась.

– Былины – выдумка, сказки – выдумка, михвы – выдумка, – сказал Хелье. – А летопись должна отображать то, что было на самом деле.

– Назови такую летопись, – предложил Нестор.

– Назвать? Ну … Вот Плутарх, к примеру…

– Это было давно, отец. Что там было на самом деле – кто ж его сейчас разберет. Наверняка многое из того, что там написано, Плутарх придумал сам.

– А Библия?

– Библия – не летопись.

– Я не об этом.

– А о чем?

– О заповеди. Есть такая, если помнишь – «Не лжесвидетельствуй».

– Нет.

– Что – нет?

– Не так там написано.

– А как?

– «Не лжесвидетельствуй на ближнего своего».

– И что же?

– Рюрик – он мой ближний? Я его не видел никогда. Я даже не знаю, был ли он на самом деле.

– По-моему, тебя надо просто выпороть хорошенько, – сказал Хелье. – Ладно. Скажи мне только – зачем ты все это пишешь?

– Не понял.

– Просто для хвоеволия, или славы возжелал? А может, ради денег?

– На спор.

– На спор, на спор … Это такая шутка? – спросил Хелье.

– Нет. Просто как-то, года три назад…

– Ну, ну?

– Был я в детинце … ты был в отъезде…

– Так. И?

– Зашла речь о Летописи Торбьорна. И я сказал, что там много неточностей и стиль корявый.

– Продолжай. Только потише, а то тут оборачиваются, мы им проповедника слушать не даем.

– Ярослав к этому прицепился.

– Он присутствовал? Продолжай.

– Он мне сказал, что раз я такой умный, так не написать ли мне свою летопись. Я ему говорю – что ж тут такого сложного? Он говорит – вот триста гривен, я тебе заплачу, если допишешь до времен Святослава. И добавил – боюсь, что эти триста гривен ты никогда не получишь.

– Так. Дальше.

– Меня это задело.

– И с тех пор ты…

– Оказалось труднее, чем я думал, но не намного. Уж почти закончил. Пришлось перечитать много разного…

– Боюсь я, Нестор, что разговор шел вовсе не о трехстах гривнах.

Нестор промолчал.

– Боюсь, – продолжал Хелье, – что Элисабет строила тебе глазки, а ты и растаял.

– Хуже, – сказал Нестор.

– Что может быть хуже?

– Князь сказал, чтобы я в детинце больше не смел появляться, ибо по жизни ничем не занимаюсь, и человек я никчемный. Я ему сказал, что, напротив, занимаюсь, и что я летописец. Глупость сказал, понимаю. Но сказал. Вот он и прицепился – напиши, тогда прощу.

– Прощу – за что?

– Застал он нас с Элисабет тогда … мы с ней целовались…

– Листья шуршащие…

Хелье сперва испугался, а затем ему стало смешно.

– Ладно, – сказал он. – Послушаем, чего он там болтает.

Меж тем Бенедикт искусно плел свою проповедь – время от времени добавляя лестную фразу, совершенно невзначай, по адресу – то парижан, то женщин, то короля, вставляя время от времени забавные случаи из жизни.

– Ходил я тут по городу, – разглагольствовал он, – расспрашивал людей. К примеру, сказали мне, что Церковь попустительствует нищим, и что нищие, коим Церковь обеспечивает неприкосновенность, даже платят за это Церкви налог.